В отсутствие конфискаций и перераспределения земли плантаторская система восстановила себя за счет новой системы труда. Поначалу были попытки ввести наемный труд. Эти попытки провалились, поскольку чернокожие работники предпочитали получать заработную плату в сезон затишья и сбегать в сезон сбора хлопка. Поэтому повсеместно произошел поворот к землепользованию, что позволяло плантаторам контролировать рабочую силу. Это изменение было важным. Как мы увидим позже, землепользование во многих частях Азии стало основанием для получения дополнительных доходов с крестьянина с помощью экономических, а не политических методов, хотя последние нередко необходимы для усиления первых. Поэтому поучительно отметить возникновение фундаментально сходных форм в Америке, где прежде не было крестьянства. Местной особенностью в американской ситуации стал сельский торговец, хотя подобные механизмы появлялись в Китае и в других местах. Сельским торговцем часто был крупный плантатор. Давая в долг продукты арендаторам и испольщикам, взимая с них за это плату, намного превышавшую обычные розничные цены, он держал под контролем рабочую силу. Арендаторы и испольщики не могли покупать товары в другом магазине, поскольку у них больше нигде не было кредита и, как правило, не хватало наличных денег (см.: [Shannon, 1957, p. 53]). Экономическая зависимость, таким образом, заменила для многих чернокожих рабскую. Трудно сказать, насколько в реальности улучшилось, если вообще улучшилось, их положение. Но было бы ошибкой считать, что владельцы плантаций при новой системе значительно процветали. Главным итогом, по-видимому, стало еще большее превращение Юга в монокультурную экономику, поскольку банкиры давили на плантаторов, а плантаторы давили на арендаторов, чтобы те поскорее собирали урожай, который можно быстро обратить в деньги [Randall, Donald, 1961, p. 549–551].
Политическое возрождение происходило одновременно с экономическим; между ними не было простого отношения причины и следствия, они скорее взаимно усиливали друг друга. Нет необходимости перечислять здесь политические уловки наследников довоенных правящих групп Юга в их поиске политического влияния, хотя стоит заметить, что к числу «скэлавагов» – белых коллаборационистов, как их назвали бы сегодня, – относились многие плантаторы, торговцы и даже ведущие промышленники [Ibid., p. 627–629]. Широкое применение насилия, пусть и не одобряемое лучшими представителями общества, хотя в этом можно сомневаться, помогло поставить чернокожих «на свое место» и восстановить полное господство белых [Ibid., p. 680–685]. Тем временем промышленники и железнодорожники приобретали все большую силу в делах Юга.
[105] Одним словом, состоятельные люди умеренных взглядов возвращались к власти, к управлению и влиянию на Юге, как и на Севере. Сцена была подготовлена для альянса этих сил поверх прежних фронтовых линий. Он окончательно оформился в 1876 г., когда были урегулированы спорные выборы Хейса – Тилдена, в результате чего республиканец Хейс получил офис в обмен на ликвидацию последних следов оккупационного режима северян. Под натиском радикальных землевладельцев на Западе и радикальных пролетариев на Востоке северная партия богачей, собственников и привилегий была готова отказаться от последней претензии на защиту прав неимущих и угнетенных чернокожих представителей рабочего класса [Woodward, 1956, p. 36–37]. Когда южные «юнкеры» перестали быть рабовладельцами и стали лучше понимать городской бизнес и когда северные капиталисты столкнулись с радикальным протестом, стала возможна классическая консервативная коалиция. Так пришел термидор, положивший конец «второй американской революции».
5. Значение войны
Была ли это революция? Точно не в смысле народного восстания против угнетателей. Оценить значение Гражданской войны, поместить ее на должное место в истории, которая все еще продолжается, не менее сложно, чем объяснить ее причины и ход. Один из смыслов революции – в насильственном уничтожении политических институций, что позволяет обществу двинуться новым курсом. После Гражданской войны промышленный капитализм развивался стремительными темпами. Очевидно, именно это имел в виду Чарлз Берд, автор знаменитой фразы про «вторую американскую революцию». Но был ли взрывной рост промышленного капитализма следствием Гражданской войны? И что сказать о вкладе в человеческую свободу, который все, за исключением разве что самых рьяных консерваторов, ассоциируют со словом «революция»? История четырнадцатой поправки к Конституции, запрещающей штатам лишать кого-либо жизни, свободы или собственности, лучше всего характеризует неопределенность в этом отношении. Как знает каждый образованный человек, четырнадцатая поправка оказала небольшую помощь в защите чернокожего населения, зато огромную – в защите корпораций. Некоторые отвергают тезис Берда о том, что такой и была исходная цель авторов поправки [Randall, Donald, 1961, p. 583, 783–784]. Само по себе это тривиально. Относительно последствий нет никаких сомнений. В конечном счете, то, как оценивают Гражданскую войну, зависит от оценки уровня свободы в современном американском обществе и связи между институциями развитого промышленного капитализма и Гражданской войной. Для обсуждения этих вопросов понадобилась бы отдельная книга. Я попытаюсь всего лишь привести несколько наиболее важных соображений.
Некоторые весьма важные политические изменения действительно последовали за победой северян. Их можно суммировать замечанием, что федеральное правительство превратилось в бастион для защиты собственности, в особенности крупной, и в агентство для исполнения библейского стиха: «кто имеет, тому дано будет и преумножится» (Мф. 13:12). Первым оборонительным валом стало само сохранение Союза, которое означало, по мере заселенения Запада после войны, возникновение одного из крупнейших внутренних рынков в мире. Это был также рынок, защищенный самым высоким на тот момент тарифом в национальной истории.
[106] С помощью четырнадцатой поправки собственность защищалась от недобросовестной администрации штата. Также валютный курс получил солидное основание благодаря национальной банковской системе и возобновлению платежей металлическими деньгами. Есть сомнения в том, что подобные меры повредили западным фермерам, как некогда считалось; кое-что указывает на то, что они неплохо вели дела как во время войны, так и после нее [Sharkey, 1959, p. 284–285, 303]. В любом случае они получили некоторую компенсацию в виде права собственности на участки государственной земли на Западе (Гомстедакт, 1982 г.), хотя именно в связи с этим федеральное правительство стало агентством по исполнению процитированного выше библейского стиха. Железные дороги получали существенные субсидии, а распоряжение государственной собственностью сформировало базис для возникновения огромных состояний в лесной и горной промышленности. Наконец, в качестве компенсации для промышленности, которая могла потерять рабочие ресурсы, федеральное правительство продолжало держать открытой дверь для иммиграции (Иммиграционные акты 1864 г.). Как выразился Берд: «Все, чего пытались добиться два поколения федералистов и вигов, и даже более того, было завоевано за четыре коротких года».
[107] «Четыре коротких года» – это риторическое преувеличение; некоторые из этих мер были частью Реконструкции (1865–1876), а возобновление оборота металлических денег произошло не раньше 1879 г. Но это ничего не значит, поскольку Реконструкция определенно была частью общей стратегии. Если оглянуться назад и сравнить произошедшее с плантаторской программой 1860 г. (превращение рабовладельческих отношений в федеральный закон, отсутствие высоких протекционистских тарифов, отсутствие субсидий или дорогостоящих внутренних реформ, создающих налоги, а также национальной банковской и валютной системы) [Beard, Beard, 1940, vol. 2, p. 29], то аргумент, говорящий о победе промышленного капитализма над плантаторской экономикой, о победе, завоеванной лишь огнем и мечом, звучит весьма убедительно.
