Я не хочу думать о том, что сделает с ней мой ментор. Я знаю, что запальчиво обещал Соню ему, но конечно же мечтал о ней сам. Фантазировал, как буду медленно убивать ее, какой зашкаливающий восторг испытаю, – и при этом понимал, что едва ли решусь на подобное. Может быть потом, лет через пять— десять, когда наши пути разойдутся, я вспомню о своей страстной подруге юности, найду ее и осуществлю давнюю мечту. Но пока мы пара, убивать ее слишком рискованно. Черт! Как обидно, что не я лишу ее жизни! А может… Может А-12 вернет ее в дом, чтобы поделиться добычей? Разве не так поступают взрослые волки, взращивая своих щенков?
– А ну-ка объясни, что здесь происходит?
Господи. Никита даже перед лицом смерти далек от просветления.
«А ну-ка объясни»? Серьезно?
Я чувствую, как зверь внутри меня разевает голодную пасть. Забавы с Амандой распалили его, но не дали насытиться. Теперь у нас обоих есть шанс получить свое.
Нож, испачканный кровью Аманды, валяется у моих ног.
– Слушай, ты не поверишь, если я расскажу, – беззаботным голосом отвечаю я.
Готовый напрячься Никита тут же расслабляется. Ну и кретин.
– Да? Ну ты попробуй. Может и поверю, че.
Я быстро нагибаюсь, хватаю нож и с замахом бью в живот друга. Его глаза широко раскрываются, словно он увидел нечто изумительное, превосходящее его воображение. Никита всегда считал себя сексуальным. Поверь, приятель, никогда прежде ты не выглядел так сексуально, как в этот миг.
Он опускает растерянный взгляд вниз, машинально накрывает рану руками, теряя равновесие. Я не даю ему упасть, хватаю подмышки и волочу к защищенной пленкой стене.
– Ты… пырнул… меня… – хрипит Никита, все еще не веря в происходящее.
– Да, я пырнул тебя, – усаживаюсь рядом, жадно наблюдая, как кровь просачивается между его пальцев, образовывая лужицу на полу.
Он полусидит— полулежит, затылком и лопатками упираясь в стену. Его дыхание становится частым, сиплым.
– Помнишь нашу дискуссию о Кондитере?
– Что? – он глядит на меня мутными глазами.
Я сурово сдвигаю брови:
– Неужели забыл? Ты так весело обсуждал серийного убийцу. Серьезно что ли не помнишь? Жертвы в целлофане. Кондитер. Ну?
Никита морщится от боли, но я воспринимаю это как утвердительный ответ. Уголки моих губ подлетают вверх:
– Кондитер это я, Ники. Это я убивал тех женщин. А сейчас мне придется убить и тебя, потому что вы с Соней сделали самую большую – и последнюю – глупость в своей жизни. Не стоило вам сюда приезжать, Ники. Совсем не стоило. Ну какого черта, в самом-то деле? Тебе что, заняться нечем было? Наглотался бы дряни, танцевал бы в клубе до утра… Нет, надо было сюда припереться.
Он пытается что-то сказать, но выходит лишь невнятное бормотание. Он теряет кровь, и вместе с ней – связь с реальностью. Я не спешу делать с ним то, что обычно делаю со своими жертвами – просто сижу рядом и пожираю его глазами.
Помимо воли перед мысленным взором проносятся воспоминания из нашего совместного прошлого. Ничего значительного – вечеринки, беседы – но теперь все эти события подергиваются налетом сакральности. Первый миг нашей встречи, последующее приятельское сближение – все вело к этому самому моменту.
Меня охватывает необычное состояние – я и возбужден и глубоко печален; скорблю о потере друга и бесконечно счастлив оттого, что раскрылся перед ним, сдернул маску, впервые за долгие годы представ перед близким человеком в своем истинном обличье. Это момент истины, когда все темные тайны выходят на свет, и больше незачем притворяться. Меня потряхивает, я удивляюсь новым смешанным чувствам и пью их маленькими глотками, смакуя мельчайшие перемены, каждый оттенок настроения.
– Вызови… скорую… – шепчет Никита.
Мне хочется расцеловать его. Я беру его лицо ладонями, бережно, почти любовно, и проникновенно смотрю в его стекленеющие глаза.
– Извини, Ники, исключено.
В четырнадцать лет я впервые лишил жизни не чужого мне человека, но те ощущения не шли ни в какое сравнение с нынешними. Тогда я толком не знал, что творю, я был обыкновенным мальчишкой, осмелившимся на величайшую дерзость и толком не осознающим ни собственные чувства, ни последствия. Тогда в моей голове царили сумбур и хаос, и лишь благодаря везению первый опыт реальной смерти не разрушил мое светлое будущее.
Сейчас все иначе. И хотя несколько минут назад я находился в смятении и раздрае, мой внутренний хаос постепенно становится когерентным. Мысли и эмоции, каждая клетка моего тела начинают вибрировать в унисон. Все внутри и снаружи меня синхронизируется, и даже беспокойство о Соне притупляется, становится второстепенным. Я доверяю своему ментору. У него намного больше опыта, он справлялся со сложнейшими ситуациями – справится и на этот раз.
А мне лишь остается сделать свою часть работы и терпеливо ждать известий от А-12.
Где-то на закоулках сознания шевелится нехорошее подозрение: а вдруг он подставит меня? Вызовет полицию, представится жертвой и обрисует все невыгодным для меня образом? Нет. Я тут же блокирую эту глупую мысль. Он бы давно подставил меня, но не сделал этого по многим причинам.
Во-первых, мы повязаны. Если он выдаст меня – я выдам его. У нас достаточно компромата, чтобы утопить друг друга. Поэтому ни я, ни А-12 никогда им не воспользуемся.
Во-вторых, какими бы выдающимися умственными способностями он ни обладал, придумать стройную легенду в условиях жесткого цейтнота вряд ли бы смог.
И в-третьих, я видел его лицо, когда он душил Аманду. Как бы А-12 ни противопоставлял себя и меня, делая акцент на то, что предпочитает обладание смерти, его заявления не выдерживают элементарной критики. Что есть убийство – если не абсолютное обладание? Он и сам это понял, когда лишал Аманду жизни.
Эти мысли проносятся за секунду, не отвлекая меня от моего ритуального алтаря, на котором – с минуты на минуту – свершится прекраснейшее жертвоприношение.
Я расстегиваю его брюки и переворачиваю на живот. Я заслужил немного веселья.
Когда меня «отпускает», часы показывают 7.15 утра. Трезвым взглядом я обвожу подвал и увиденная картина уже не кажется мне восхитительной. Что мы имеем на настоящий момент? Два трупа, повсюду мое ДНК, отпечатки пальцев на орудии убийства, и я сам – с ног до головы заляпанный чужой кровью.
Мысль, которую я подавлял, прорывается сквозь барьеры, и страх за собственное будущее резко вырывается на первый план.
Где А-12? Почему его так долго нет?
Я достаю мобильный и звоню ему, но он не берет трубку. Я звоню Соне – абонент временно не доступен. Черт возьми, что там у них происходит? Не стоит же всерьез подозревать, что Соня могла оторваться от преследователя?
Я выбегаю на улицу, едва не ослепнув от пронзительно розового восхода – в коттедже царил полумрак, и мои глаза не сразу привыкают к перемене освещения. Проморгавшись, я вижу припаркованную за деревьями тачку Никиты. Сониной машины нет – скорее всего, они приехали вместе. Я молюсь, чтобы это было так. Спускаюсь с крыльца и бегу к дороге, несколько минут изучаю следы шин – к счастью, есть только два отпечатка, от моей машины и от Никитиной.
