– Ты… – в горле Сэмми булькает, изо рта течет струйка крови. Он силится что-то сказать, но боль отвлекает его. Он опускает взгляд на рану, медленно поднимает глаза на своего убийцу.
Тубису кажется – или на губах парня застыло подобие горькой усмешки?
– Я никогда бы… тебя…, – хрипит Сэмми, захлебываясь наполняющей горло кровью. Он заваливается на бок, хватая ртом воздух.
Сан Саныч стоит в паре шагов, с каменным лицом наблюдая за предсмертными судорогами мальчишки. Он чувствует себя так, словно прирезал кутенка, и от этого внутри поднимается непривычное чувство сожаления и брезгливости. Это пацан заставляет его проходить через весьма неприятный опыт.
Тубис знает, что мальчишка никогда бы его не предал. По крайней мере, в ближайшие несколько лет, пока не заматерел бы и не распробовал вкус одиночества. Но Сэмми мог допустить ошибку, как, например, с Соней, – и, сам того не желая, подставить его. Слишком много вокруг С-7 хаоса и неконтролируемых нюансов, каждый из которых может оказаться фатальным. Тубис должен свести любой риск к минимуму. Тем более сейчас, когда обрел долгожданное счастье.
Дыхание пацана поверхностное, но он борется изо всех сил, и уплывающим сознанием пытается что-то сказать.
Тубис скорее читает по губами, нежели слышит:
– Все… могло быть… так… хорошо…
С посеревшим лицом Сан Саныч выходит из комнаты. Снимает свитер и рубашку. В ванной открывает привезенные Сэмми канистры с чистящими средствами и прежде, чем вернуться в комнату, замирает неподвижно в проеме двери, невидяще глядя в пространство.
*
– Вместо французского я могу посмотреть мультик? – уточняет девочка, не веря своему счастью. – Ты серьезно?
– Да, я серьезно, – подтверждает Ксения, ласково гладя по шелковистым волосам свою подопечную. – Сиди, тихонечко, в своей комнате, хорошо?
– Хорошо! А ты посидишь вместе со мной?
– Ты начинай, а я схожу в туалет и присоединюсь к тебе, – Ксения изо всех сил сохраняет улыбку, пока не выходит из комнаты.
В коридоре, к счастью, никого, и захлопнув за собой дверь детской, Ксения прижимает горячие ладони к шее. Ей трудно дышать, голова кружится, в ушах звенит. Едва не теряя сознание, она делает несколько шагов к туалету, тянет ручку двери и вваливается внутрь. Сил хватает, чтобы запереть замок, опустить крышку унитаза и на подкошенных ногах рухнуть на него.
Господи. Вот что она ввязалась. Что она натворила…
Белые стены кружатся; и без того небольшое помещение, кажется, сужается с каждым новым витком. Ксения закрывает глаза руками и какое— то время сидит, пока шум в голове не стихает и зачастившее сердце не успокаивается. Ксения переводит взгляд в сверкающее чистотой зеркало над раковиной и ужасается своему виду. Лицо белое, бескровное, будто специально загримированное, глаза круглые, дикие, зрачки во всю радужку.
С первого этажа доносятся звуки беседы и сдавленные всхлипы – она слышит их даже через закрытую дверь. В доме полно народу: полиция, юристы. Няня кормила утром свою воспитанницу, когда зазвонил мобильный хозяйки. Она ответила, и через мгновение выронила телефон на пол, глядя на мужа обезумевшими глазами.
– Что? – нахмурился он. – В чем дело, Ангелина?
Повинуясь инстинктам, Ксения поспешно подняла Эмилию из-за стола и увела наверх. Несколько минут спустя она узнала, что сына ее работодателей нашли мертвым на автобусной остановке. Завернутым в пленку и перевязанным лентами.
Сердце сжимается с такой силой, что Ксеня невольно стонет. Боль резкая, пронзительная – на долю секунды ей даже кажется, что у нее инфаркт. Но постепенно спазм отпускает, и вот она уже может вдохнуть, и даже способна мыслить.
Нужно взять себя в руки. Собраться. Проанализировать случившееся.
Ксеня включает холодную воду и умывается. Долго стоит, уткнувшись лицом в махровое полотенце, потом вешает его и выходит в коридор, решительно направляясь в комнату Сэмми.
Здесь все так же, как всегда: не заправленная кровать, носки на полу, рассыпанные на столе карандаши. Словно хозяин вот-вот вернется, как ни в чем ни бывало, подденет ногой носок, запульнув его в стену, усядется перед ноутбуком, молодой, красивый, живой.
Ксеня одергивает себя, запрещая поддаваться эмоциям. Сейчас в первую очередь нужно спасать себя. Она встает на подлокотник кресла, вытягивает руку вверх, доставая спрятанную между книгами портативную автономную видеокамеру. Этот приборчик обошелся ей неприлично дорого, но тогда она плохо соображала, что творит: ее накрыла истерия от необходимости выяснить правду.
Она установила камеру в комнате Сэмми две недели назад, спустя день после известия о гибели его друга Никиты. Ксения была настроена крайне решительно: она почти не сомневалась, что ее подозрения относительно Самуила верны. Сперва он отсутствует трое суток, потом возвращается непривычно задумчивый, мало шутит, не сыплет остротами, как обычно. И почти сразу же приходит три известия: о новом убийстве Кондитера, о гибели его друга Никиты, а день спустя – об исчезновении его подружки Сони.
Когда Ксения выразила соболезнования по поводу гибели товарища, Самуил даже сперва не сообразил о чем речь, хотя раньше всегда был начеку, успешно воспроизводя подходящие случаю человеческие эмоции. А тут малость расфокусировался, потерял тонус. Со стороны никто этой оплошности и не заметил, но в отличие от большинства, Ксения была очень пристрастным наблюдателем.
Когда Самуила вызвали на допрос в полицию, ей даже пришло в голову, что правосудие восторжествует и без ее участия. Однако радость оказалась преждевременной: никто не собирался привлекать золотого мальчика к ответственности. Действительно, а на что она надеялась? Во-первых, мальчик не глуп, и не оставляет улик. Во-вторых, у его папочки куча денег, которые в нашей стране ценятся выше справедливости.
Первым порывом Ксении было явиться в полицию и выложить фотографии его комиксов. На последних, в одной из нарисованных жертв без труда угадывалась его пропавшая подружка Соня. Этот факт мог бы заинтересовать следствие, если бы помимо рисунков Ксения предоставила хоть какие-то адекватные доказательства. Но доказательства отсутствовали. А вдохновенная речь «я великий психолог и у меня есть чувство, что богатый парнишка – маньяк» скорее сыграла бы против нее самой.
Она потому и установила камеру, рискуя не только своей работой, но и жизнью (если ее подозрения верны). Ей требовалась дополнительная информация, намек, в каком направлении копать. Хоть какая— то малость, подсказка. От собственной дерзости кровь стыла в жилах, – никогда прежде Ксения не переживала столь странное, болезненное состояние смешанного с ужасом восторга.
Больше всего ей хотелось поделиться с кем-нибудь своими подозрениями, получить поддержку, но не утраченное до конца здравомыслие подсказывало держать рот на замке. Тем более, ее поведение не отличалось большой адекватностью – уж ее коллеги наверняка бы обнаружили зачатки психического расстройства у самой Ксении. Да, она вела себя как одержимая, но лишь потому, что на карту поставлено слишком многое. Здесь и личная выгода и общечеловеческая, христианская, так сказать: сделать себе карьеру и уличить убийцу. Два зайца одним выстрелом.
