Ольга, когда злилась на меня, всегда кричала, что понимает, почему даже родная мать от меня отказалась. Вслух она не произносила самого главного, хотя все в доме понимали, что она имела в виду.
На самом деле я – уродина. И отец взял меня из милости. Я к этому привыкла, знаю, что папа любит меня и жалеет, но ему приходится много работать и у него есть жена – моя мачеха Ольга. И он обязан уделять ей внимание.
Есть и маленький сын, с которым надо заниматься, читать книжки, смотреть мультики и собирать лего. И потому на меня времени вообще нет. Да, может, ему и не нравится смотреть на мое лицо и вспоминать, что однажды у него была случайная связь со студенткой… Возможно, он жалеет, что не воспользовался презервативом, или представляет, какой была бы его жизнь, если бы моя мама забрала с собой обеих девочек.
Не знаю. Вслух они ничего такого не говорили, конечно же. Но иногда я его понимаю.
У меня отцовские глаза – серые, с темным ободком вокруг радужки и темно-русыми ресницами. И его брови – четкие прямые линии, подчеркивающие глаза. Прямой нос с тонкими ноздрями, круглый подбородок, более нежный и мягкий, чем у отца. Небольшие уши, красивая тонкая шея. В общем и целом я была бы вполне симпатичной девчонкой, если бы не родимое пятно на левой щеке.
Как безобразный коричневый континент, оно расползлось в самом центре и возле уха заканчивалось небольшой родинкой – финальной точкой. И каждый, кто смотрел на меня, видел прежде всего это пятно. Оно бросалось в глаза, буквально кричало о себе и, словно дьявольская отметина, вычеркивало меня из списка нормальных, обычных людей. Оно делало меня особенной. Необычной. Странной.
Особенной – необыкновенной уродиной.
Сколько я уже слышала в свой адрес разных «комплиментов», не сосчитать. Я к ним привыкла, даже научилась не обращать внимания на трехлеток, тыкающих в меня пальцем и спрашивающих у своих мам, а что это у девочки за грязь на лице.
Я научилась не замечать пристальных любопытных взглядов разных бабушек, которые иногда принимались давать чудесные советы – помазать соком чистотела, пойти в полнолуние на перекресток и кинуть за спину хлебный мякиш, перемешанный с паучьим пометом, поцеловать на кладбище самую заброшенную могилку и тому подобное. Один раз даже посоветовали пописать на лицо. Интересно, как надо исхитриться, чтобы совершить столь умное действие?
Я перестала отворачиваться, краснеть и плакать по ночам. Впрочем, что же я вру? По ночам иногда плачу, но уже не так горько и надрывно. Я смирилась с тем, что я – уродина.
Меня грела сокровенная мечта: вырасти, накопить денег и убрать уродство со своего лица, чтобы стать нормальным человеком, таким, как все, стать частью человеческого общества, какого-нибудь коллектива, иметь настоящих друзей, которым была бы интересна я сама, а не возможность списать у меня домашнее задание и получить подсказку на самостоятельной работе.
А пока что я жила в собственном мире – одна со своими рисунками. Их было очень много, и разных. Я рисовала каждый день. В то время как мои ровесницы встречались с мальчиками, ходили в кино и кафешки или просто зависали во дворах, играя в карты или катаясь на великах, я часами просиживала за письменным столом у себя в комнате, создавая свои особенные миры.
Некоторые мои картины оказались пророческими, но об этом чуть позже. Потом.
Сначала хочу рассказать о дне, когда все началось.
2
В то утро на меня валились сплошные неудачи. Едва я оказалась на первом этаже нашего дома, как под ноги мне кинулось что-то мохнатое и черное. Я споткнулась и едва не полетела вниз носом вперед, и если бы все же грохнулась, наверняка угодила бы переносицей в ребро ступеньки.
Я чудом удержалась, вцепившись в перила и чиркнув локтем по беленой стене, оглянулась и увидела черную кошку Машку, которая, запрыгнув на почтовые ящики, смотрела на меня так, словно хотела упрекнуть в неловкости.
Вы верите в плохие приметы? Ну, в то, что черные кошки приносят неприятности?
Вот и я не верила, и потому не обратила на Машку никакого внимания. Если бы я знала тогда, чем все закончится, точно вернулась бы домой, вымыла посуду и заявила бы, что болит голова и мне нездоровится.
Но тогда я ни о чем не догадывалась.
В тот день само мироздание предупреждало меня, что надо быть осторожной и внимательной, только я не услышала его.
Уроки в моей школе начинались ровно в восемь, а сейчас было без двадцати – время, когда я выхожу из подъезда. До моей школы рукой подать и даже ближе – плюнешь с балкона и попадешь в школьный двор. На уроки я, на самом деле, никогда не опаздывала, мне хватало и пяти минут, чтобы добежать до класса.
Дело было не в уроках, а совсем в другом. Обычно я задерживалась ненадолго возле многочисленных киосков, где продавали булочки, колбасы, йогурты и сладкие сырки. Заодно покупала себе что-нибудь перекусить на обед – например, «Данон», обезжиренный, в пластиковой бутылочке, или «Чудо» с кусочками персика. Йогурты я особенно любила в те времена.
Игорь появлялся тут без пятнадцати восемь. В этом году он старался не опаздывать – выпускной класс все-таки. Он переживал из-за оценок, из-за предстоящих тестов и уже сейчас скрупулезно подсчитывал сумму баллов в будущем аттестате.
Игорь собирался поступать на юридический факультет.
Мы с ним не созванивались и не договаривались о встрече, потому что нас ничто не связывало – мы не встречались и он не был моим бойфрендом. Наши отношения скорее можно было назвать просто дружбой, но я и этому радовалась. Я дружила с ним еще с начальных классов.
Так вышло, что сначала мы сидели за одной партой, потом он пересел, но по-прежнему временами шутил со мной, перебрасывался парой общих фраз и – что самое главное! – ни разу не обозвал пятнистой, меченой, страхолюдиной или Миской (моя фамилия Мисникова, и последнюю пару лет в классе меня называли не по имени, а дурацкой кличкой Миска).
Каждый день я старалась выйти пораньше, чтобы встретить его у киосков, сделав вид, будто это случайно, будто просто покупаю для себя йогурт (а так оно и было, в общем-то), и вместе с ним дойти до школы. В эти считанные минуты мы бывали только вдвоем и могли спокойно поговорить.
Больше такого времени мне не выпадало, а редкие шуточки во время перемен, когда Игорь устраивался за партой или смеялся вместе с Женькой Лошковым, сидевшим рядом с ним, были общими и ничего не значащими.
Утром по дороге в школу мне казалось, что сейчас наше время и Игорь принадлежит только мне. Короткие минуты самообмана, но такие милые, что я регулярно выскакивала за дверь без двадцати восемь и протаптывала асфальт у киосков, выглядывая любимого парня.
Ну да, Игорь был моей первой любовью, грустной и сладкой одновременно. Мне все в нем нравилось: и голубые глаза с серыми точками, и тонкие губы, и решительно вздернутый нос. И его манера смотреть с легким прищуром и поднимать уголки губ в улыбке, его торчащая кверху челка и светлые рубашки в тонкую полоску тоже нравились.
