– Обязательно!
– Ну – пока. – И Таши уезжает.
Джим остается один, на своей улице. Он плетется в свою квартиру. Там – полный разгром, он и квартира великолепно соответствуют друг другу. Как и всегда. Он озирает последствия своей истерии, своего бешенства, озирает довольно равнодушно, но с некоторой примесью… сомнения? ностальгии? Чего-то в этом роде. И печально вздыхает.
Через кучи хлама, по вытряхнутым со стеллажа книгам, по расшибленным компакт-дискам и изуродованным дискетам Джим идет в ванную. Раздевается. Да, прилично досталось этому грязному телу. Он становится под горячий, сколько можно терпеть, душ. Наркотическая смесь из равных долей жгучей боли и наслаждения; он приплясывает и поет:
В околоплодные воды любви
Я без раздумья нырял.
Живчик свою яйцеклетку нашел —
Выиграл я или я проиграл?
Он вытирается – опасливо, осторожно и осторожно же заползает под простыню. Постельное белье, какая же это роскошь. Он опять дома. Он уже и не понимает толком, что это такое, но – вот оно. Он дома.
Следующий день Джим проводит в Трабукском колледже, договаривается о расписании на следующий семестр, а затем возвращается домой, нужно ликвидировать последствия недавнего погрома. Значительную часть вещей остается только выкинуть, они безнадежно изуродованы. Музыку придется собирать наново, с нуля. То же самое и с компьютерными файлами. Ну уж там-то не было ничего особо ценного.
А вот карты, их жалко до слез. Купить такие еще раз – об этом и думать нечего. Кусается. Джим аккуратно, как те головоломки, собирает карты из обрывков, переворачивает их, одну за другой, лицом вниз, подклеивает, по возможности – разглаживает. А затем вешает на прежние места.
Странновато они выглядят: жеваные, со вполне очевидными разрывами. Ну словно какое-то бумажное землетрясение искорежило бумажный ландшафт, и так – раза три подряд, не меньше. Разгром, какое ни на есть восстановление, и снова разгром, и снова, снова… Ну… а ведь это, если разобраться, и правильно. Ведь карта – она что? Схематическое воспроизведение ландшафта. А у многих ландшафтов – в том числе и у ландшафта ОкО – духовная составляющая гораздо важнее физической. Да и вообще, лучше их не склеишь.
Затем Джим бродит по гостиной и собирает разбросанные повсюду клочки бумаги. Вот эта лежащая на столе куча рванья, она, значит, и есть суммарный плод всех его литературных потуг. Джиму становится немного нехорошо. Ну вот, скажем, заметки по истории ОкО, уж они-то такого никак не заслужили. С другой стороны, они же никуда и не девались, все они здесь, в куче. И снова то же, что и с картами, занятие – Джим собирает по клочку листы, складывает их, склеивает. Потом перечитывает свои опусы и все их, за исключением истории, выкидывает. Тут тоже начнем с нуля.
Покончив с ювелирной работой, он берется за грубую – вытаскивает пылесос и пылесосит везде, куда только можно им дотянуться. Губка и моющий порошок, тряпки, бумажные полотенца и жидкость для мойки стекол, бельевой отбеливатель – это для пятен на обоях… Джим работает всеми этими орудиями с такой отчаянной яростью, словно наглотался дури, словил глюки и преисполнился отвращения к грязи и беспорядку, даже самые малые количества которых стали казаться неизмеримо огромными. Маленький кухонный приемник, на счастье уцелевший при погроме, подогревает Джима тем самым хитом «Трех Чайников и Глупого Гуся»:
Ты – автомозг,
Ты твердо держишь ряд,
Ты согласен со всем,
Что тебе говорят.
В тебя забита
Простейшая программа,
И нету своих
Мыслей ни грамма.
Но все равно у тебя
Будет сбой, будет сбой…
Тут Джим начинает подпевать приемнику. «И все полетит на хрен!» – орет он хором с «Чайниками», а затем дополняет песню куплетом собственного сочинения:
А сразу после сбоя
Автомозг раскрыл глаза,
Стер все программы,
И руки себе развязал…
Несомненно, какой-то порядок нужно установить. Только без фетишизма, пусть будет гибкая структура, символически отображающая внутреннюю гармонию, какую именно – это мы выясним по ходу дела. Джим изо всех сил пытается создать новую структуру из все тех же, прежних материалов…
Несчастные, ни за что пострадавшие книги свалены на диван. Ну чего было на них-то бросаться? К счастью, им досталось не очень сильно. Джим заново сооружает из кирпичей и досок стеллаж, начинает заполнять его полки. Неужели в расстановке книг так уж важен алфавитный порядок? Попробуем рассовать их произвольным образом, посмотрим, что из этого выйдет.
В конце концов с приборкой покончено. Сквозь открытое окно комнату заливают косые лучи предзакатного, опустившегося ниже трассы солнца. Дверь тоже открыта – чтобы сквозняк унес с собой столбом стоящую пыль. Это надо же себе представить, чтобы в этой квартире – чистота и порядок! Джим выносит весь хлам в мусорный бак, возвращается. Затем собирает останки спально-сексуальной видеосистемы и тоже выбрасывает. «Долой изображения». Возвратившись снова в квартиру, он снова ее оглядывает и снова – еще больше прежнего – удивляется. Вполне пристойное жилье, во всяком случае – в этот час и в это время года.
Джим жарит себе яичницу, а потом звонит Хане. Трубку не поднимают, автоответчик выключен. Вот черт. Он звонит родителям – и, к крайнему своему удивлению, слышит голос автоответчика. Сегодня же вроде еще не пятница, куда же они подевались? Неужели уехали из города? Ведь во всех прочих случаях они этой техникой не пользуются.
Дома делать нечего, так что, послонявшись немного из угла в угол, Джим едет к родителям, посмотреть, что там и как.
И вправду никого дома. К кухонной ставне пришпилена записка.
Джим, пишет Люси, папу уволили с работы. Мы едем в Эврику, посмотреть, как там участок. Поливай, пожалуйста, цветы. Вернемся через две недели.
Уволили! Да что у них там, в ЛСР, работы, что ли, мало?
В полном недоумении Джим отпирает дверь, бесцельно тычется по комнатам родительского дома. Как же это могло случиться?
Очень странно видеть с детства знакомую квартиру пустой. Впечатление, будто ее покинули навсегда.
Почему, с какой стати его уволили? Ублюдки! И чего я, спрашивается, выпендривался, ехал бы с Артуром, и расплавили бы мы все ваше дерьмо к чертовой матери.
Ну а если бы и так, уж тогда-то отца уволили бы еще вернее. Джиму и в голову не приходит, что уничтожение завода ЛСР могло неким образом помочь отцу удержаться на работе, он почти уверен в обратном. Он ничего не знает.
Джим сидит в прихожей, откуда видны все комнаты маленькой квартиры, комнаты, в которых прошла большая часть его жизни. А теперь это просто пустые клетушки, словно смеющиеся ему в лицо своей тишиной и безмятежностью. «Так что же все-таки случилось?» Он вспоминает лицо Денниса, склоненное над моторным отделением машины. Деннис, с непоколебимым упорством цепляющийся за свои убеждения…
