– Понятно. Гуго, а шеф – он тоже так считает?
– Можешь спросить его сам, если хочешь. Шеф, Юрген, Карл, Эрика… все. Пока ты геройствовал, мы обсудили этот вопрос.
– Так что теперь Дрозд может узнать о наших намерениях…
– Нет. Все накануне прошли контроль лояльности. А ты, кстати?…
– Сегодня вечером.
– Почему тянешь?
– А работал бы кто? Ты же знаешь, я после этой дряни два-три дня полумертвый. Вот, пока пауза…
– Паузы, может быть, и не будет. Твой Ортвин…
– Да, я знаю. Что ж, молодец. Такой удачливости я даже и не ожидал от него. Был этакий честный середнячок.
– Меня это беспокоит. Слишком удачлив. Нет?
Штурмфогель молча развел руками.
– У тебя есть на сегодня еще дела? – спросил Гуго.
– Да уж не без того, – Штурмфогель хмыкнул. – И не из самых приятных.
– Можешь поделиться?
– Надо сходить к папе Мюллеру и выманить несколько досье, которые у него хранятся. Ты же знаешь, как Мюллер обожает делиться. Крестьянская натура.
– О, да! Только меновая торговля. Хочешь, я схожу с тобой?
– У тебя есть что-то на обмен?
– Пара стеклянных бус и несколько гвоздей…
Берлин, 14 февраля 1945. 21 час
Когда в глазах стало рябить, а шею и затылок жгло уже нешуточным огнем, Штурмфогель погасил лампу, встал и подошел к окну. Осторожно отодвинул штору. Раздвигая густые сумерки, на землю падали огромные хлопья снега. Зима выбрасывала свой последний безнадежный десант…
Что же мне делать, подумал он. Снежинки падали. Они хотят воевать наверху. От Салема не останется ничего. Или призрачные руины – как от крепости Абадон. И на них будут падать снежинки. На руины. На руины… самого роскошного творения человека. Он представил себе, как будет жить без Салема. То есть попытался представить. Холод и мрак, и ни малейшей надежды… а ведь даже не в этом дело. В чем-то другом…
Штурмфогель, морщась, с хрустом покрутил головой, помял шею, надплечья. Потянулся. И вдруг какая-то искорка проскочила в сознании. Маленькая жалкая искорка… Ни слова больше, приказал он себе. Ни слова. Все – потом.
Он вернулся к столу, где были разбросаны фотокопии листов из досье на того, «погибшего в результате несчастного случая», сотрудника Спецотдела. Качество печати было так себе, а местами просто отвратительное. Будет вам и резь в глазах невыносимая, и головная боль, и нулевой результат… Он долго всматривался в фотографию, потом прыгнул вверх, достал из шкафа папку с рисунками Полхвоста… Да, это он. Несомненно. Вот этот. Который оглядывается.
Александр Михайлович Волков, тысяча девятьсот седьмого года рождения… на три года старше меня, подумал Штурмфогель… так, так, так, так… Испания, Германия, Китай, Тибет, опять Испания… высококлассный специалист по разведке, диверсиям, ликвидациям… а этих обозначений я не понимаю, какой-то шифр… и лицом похож. Склонность к депрессиям и немотивированной жестокости. Но вот поди ж ты – мертв. Утонул в ванне. В состоянии глубокого опьянения. Масса свидетелей, видевших труп…
А вот Полхвоста видел его живым. Совсем недавно. И кому я должен больше верить?…
Штурмфогель всматривался в фотографию и чувствовал, что ему хочется верить свидетелям.
И тут брякнул телефон. Штурмфогель от неожиданности подпрыгнул. Взял трубку.
– Господин Штурмфогель? – скрипучий голос сквозь жестяное позвякивание мембраны. – Здесь доктор Ленард. Вы уже двадцать минут назад должны были сидеть в моем кресле…
Штурмфогель мысленно застонал.
– Да, доктор. Простите, слишком много дел… Еще не поздно прийти сейчас?
– Ну, приходите. Или, если вы так загружены, может быть, перенести нашу встречу? Скажем, на август?
– Я иду…
Штурмфогель робко положил трубку на рычаги, собрал и запер в сейф фотокопии – и поспешил к лестнице. Пройти эту чертову проверку на лояльность следовало прямо сейчас. Сию минуту.
Пока он еще лоялен.
Завтра может быть поздно…
Прага, 17 февраля 1945. 12 часов
Кап. Кап. Кап! Кап!!! КАП!!! КАП!!!!!!!..
Он наконец открыл глаза. Волглая паутина нависала над лицом, и очередная студенисто дрожащая капля готова была вот-вот… И – звуки.
Хотелось кричать.
Обожжен мозг, обожжен и обнажен, и любое прикосновение к нему – далекое поскрипывание, лиловое пятно, мурашки в левой руке – все это мучило и убивало.
А дом стонал. Как все старые дома, и этот с трудом засыпал вечерами и мучительно просыпался, хватаясь за стрельнувшее колено и мокротно кашляя сипящей грудью. А ведь дом куда младше него…
Это не паутина. Просто трещины на потолке. И идет дождь. Или снег. А капли падают в медный таз.
Барон провел рукой по лицу, по глазам, сдирая коросту. Глаза, отравленные сулемой еще в тринадцатом году, теперь слезились по ночам гноем – особенно на холоде и сырости. А холода и сырости хватало…
Брикеты из спрессованной угольной пыли и торфа давали много чада, но почти не грели. Барон знал, что на черном рынке можно достать и дрова, и самый лучший антрацит, и что многие чиновники и офицеры так и делают – не сами, конечно, а через шоферов, ординарцев, слуг, – но себя до такого бесчестия он допустить не мог. Он мерз и кашлял вместе со своим народом.
Мерзавцы русские…
Вчера что-то закончили… почему вчера? сегодня… в шесть утра. Что закончили? Непонятно. До чего-то договорились. Но до чего? Даже если перечитать стенограмму – а придется – так и останется ощущение пережевывания песка. Сидим и жуем песок, глядя друг на друга сияющими от честности глазками. Тянут время, а сами уже в Будапеште. Ну, ничего…
Он решительно сбросил одеяло и сел. Тело вело себя отменно – да и как иначе? – но вот голова готовилась возмутиться. Слабое звено, сказал он презрительно голове, де-ерьмо. Заменить бы тебя… Он умылся горячей водой, поскоблил щетину, оделся потеплее – и подбросил себя вверх.
Наверху было лучше. О-о!.. В камине пылали, чуть шипя от усердия, буковые поленья, нога тонула в ковре. С темных панелей стен смотрели стеклянными глазами охотничьи трофеи. На столе его ждал плотный завтрак: салат из грибов и ветчины под соусом из сливок и дичи, горячие шпикачки с брюссельской капустой и горошком, паштет, печеные бананы с коньячным кремом (к ним он приохотился в давнюю пору на Санта-Доминго), легкое суфле с миндалем – и к этому маленькая бутылочка мерло урожая двадцать четвертого года, кофе с пенкой и короткая сигара с золотым ободком от Дювиля, скатанная вручную на бедре девушкой-мулаткой девятнадцати лет. Барон подоткнул салфетку и приступил к завтраку…
Они не уступят, вдруг с ужасом подумал барон, и будет как тогда, в сорок втором… это называется «тронул – ходи», угрожал – сделай – или тебя перестанут принимать всерьез сразу и навсегда. А они не уступят, они будут тянуть время здесь и переть бешеным кабаном там, внизу… а значит – придется исполнять обещанное, пускать в ход V-3… они в него не верят или думают, что это очередная ракета, или подводная лодка, или газ, или сверхсамолет… а может быть, и верят, а может быть, и знают всё, гестапо обязалось организовать достоверную утечку информации – чтобы враги смогли оценить реальность угрозы.
