– Я не окажусь в твоей шкуре, – сказал Хете слишком ровно.
– Кто тебя будет спрашивать? – хмыкнул Штурмфогель. – Меня, например, не спрашивали: назначили, как в наряд по кухне. Скажи-ка…
– Кончай его, Антон, – сказал тот, кто стоял дальше… Эмиль, вспомнил Штурмфогель с некоторым уже трудом. – Опасно. Накроют. Общая тревога по всем полицейским участкам.
– Заткнись, Эмиль, – сказал Хете, не оборачиваясь. – Я буду говорить столько, сколько считаю нужным. А ты, если понадобится, сдохнешь, прикрывая меня, пока я тут болтаю о погоде…
– Понял, командир.
– Вас навел Кляйнштиммель? Можешь не отвечать – знаю, что он. И приказал ликвидировать на месте? Ладно, Антон, приказ есть приказ, но слушай внимательно: предатель – он. Теперь уже окончательный предатель, потому что сначала грешил, не ведая… И я единственный, кто это знает и может доказать. И вообще: они, наши шефы, все немножко предатели. И Нойман, и покойный Гуго… ну, а про Кляйнштиммеля я уже сказал. Вот не знаю, замешан ли Эдель. Может, и нет. Готов слушать?
– Говори. Кстати, Гуго отнюдь не покойный. Он как-то выкрутился.
– Точно? Тогда это здорово. Все-таки он мне нравился… нравится. Значит, так, Антон: наши шефы решили допустить покушение на переговорщиков, переговоры тем самым сорвать – и перенести войну сюда, наверх. У Ноймана грядущая гибель Салема – просто идея фикс, Гуго же считает, что только так Германия имеет шансы выиграть ту, нижнюю, войну…
– Я тоже так считаю, – сказал Хете мрачно.
– Антон! Переговоры подготовили люди рейхсфюрера. Рейхсфюрер сам будет в них участвовать. Ты что, думаешь, он менее нашего озабочен судьбой Германии? Но он лучше нашего владеет ситуацией – и если он считает, что нам нужно договариваться с противником, то кто мы такие, чтобы эти планы рушить? Ты уверен, что знаешь всё? Нет? Ты слышал, например, о проекте «Антипо»? А между тем в него вложено средств больше, чем в бомбардировку Англии. Я не знаю, что это, не имею права знать, но мне поручена защита одной из ветвей этого проекта… была поручена, пока у нас не началось… А может быть, рейхсфюрер считает, что нам нужно любой ценой сохранить Салем – с теми изменениями, которые мы в него внесли за эти тринадцать лет? Может быть, это и было самым главным, ради чего… ну, все то, внизу… Не знаю, ребята, что говорят сами себе наши начальники, когда творят такую вот тихую измену, но еще: я догадываюсь, как именно им была внушена эта идея. И кем. И как это связано с уничтожением Дрездена. Сейчас у меня вот здесь, – он, морщась, показал на голову, – гордиев узел. И им хочется разрубить его – вместе с моими мозгами. Слушай, Антон, если бы они не были предателями – скажи, стали бы они настаивать именно на ликвидации? Почему не захватить меня, не доставить в контору и не допросить как следует? Ну? Вон телефон. Позвони, скажи, что взял меня, просишь дополнительных инструкций. Что я сдался сам и готов дать информацию. Ценную информацию. Позвони. Это будет момент истины. Ведь вы же не механические куклы, черт возьми! Вы такие же солдаты, как я, – почему же вы, зараза, допускаете, чтобы вас использовали как наемных убийц? Позвони, Антон.
– Это хорошая мысль, – сказал кто-то сзади.
– Я подозревала, что дело нечисто… – еще кто-то. Вернее: если не Хельга, то Дора. Или Берта. Скорее, Дора: хотя Штурмфогель, выполняя приказ, не вникал в структуру отряда, именно Дору он видел с блокнотом и карандашом, напряженно размышляющую над чем-то. Аналитик…
– Я позвоню, – сказал Хете. – Все остаются на местах. Ждите.
Он повернулся и быстро пошел к телефону – и в этот момент ему заступили дорогу. Угловатый, шипастый, стремительный, очень опасный силуэт…
– Хельга! Назад…
Поздно. Две или три автоматные очереди ломают странную фигуру, отбрасывают назад… да и сам Штурмфогель падает лицом в землю, уложенный грамотно и четко: руки уже скручены…
– Почему ты сказал: Хельга?!!
– Потому что это Хельга… Это – Хельга. Пустите.
Она была еще жива, когда Штурмфогель – и кто-то еще, он не смотрел, кто, – склонились над нею. Из приоткрытого рта текла пузырящаяся черная кровь. Она силилась выговорить что-то важное…
– Единороги, – повторил за ней Штурмфогель, сжимая двумя руками ее сухую твердую кисть. – Единороги. Мы пойдем к ним. Не волнуйся. Мы их найдем…
Его тронули за плечо. Хете невозмутимо возвращался от телефонной будки.
– Тебя приказано убить на месте без допроса, – сказал он. – Короче…
Потом не выдержал и посмотрел вниз. Сглотнул.
– Кто это сделал?
– Волков. Он же Дрозд.
– Никогда не думал… оказывается – можно… Так вот, Штурмфогель – я не тебе верю. Ты для меня как был, так и остаешься – одним из офицеров. Но я верю ситуации. И ситуация мне приказывает…
– Антон, подожди, – сказал Штурмфогель. – Подожди. Я только что потерял своего основного бойца. У меня нет больше почти никого. Мне будут противостоять как минимум два десятка парней с автоматами и минометами. Если ты веришь ситуации, то ситуация приказывает именно тебе идти в бой. За мной следом. Тебе и твоему отряду. Вопреки формальному приказу. Я даже не знаю, как ты сможешь потом отбрехаться…
– Им будет трудно судить победителей, – сказал Хете. – В противном же случае не придется и отбрехиваться… Отряд, стройся. Ситуация всем ясна, не повторяюсь. Не имею права никому приказывать. Кто идет со мной – шаг вперед, остальные на месте…
Только Эмиль задержался на долю секунды – и тоже шагнул вместе со всеми.
– Тогда возьмите тело, и пошли.
– Она мертва… – Хете, неуверенно.
– Может быть. Но нести недалеко…
Крапицы, возбужденно звучавшие, смолкли, когда увидели тело подруги на руках бойцов.
Как же вы так? Отпустили…
… она так быстро, так внезапно бросилась… не спросила, не сказала…
Штурмфогель только кивнул. Конечно, что они могли сделать? Хельга не научилась их слышать… просто не успела.
Но некогда было горевать о павших.
Вперед, вперед, вперед!!! Не задерживаться, это как с горки… вперед!
Одиннадцать нас, подумал Штурмфогель. Сколько же будет их?
Хорватия, 8 марта 1945. 20 часов 40 минут
Старший говорил на ломаном немецком, остальные болтали по-своему, но так весело и дружелюбно, что даже Эрика прекратила тихие рыдания, вытерла слезы и попыталась поправить волосы. И именно сейчас, глядя на ее распухшее лицо, на красный мокрый нос и искусанные губы, Гуго впервые в жизни подумал, что она молода, мила и красива…
Как понял он из объяснений старшего, разведчиков-усташей послали за ними, потому что самолет не смог прорваться; им предстоял двухдневный путь на лошадях до железной дороги – если ее еще не перерезали титовские партизаны или русские и не взорвали сербские четники, которые воюют сейчас и против немцев, и против усташей, и против партизан, и против русских – но зато за короля… Последний раз в седле Гуго сидел в пятнадцатилетнем возрасте, а Эрика не сидела вообще, и только Джино смотрелся вполне уверенно, как настоящий берсальер.
