Сейчас оно возникло слишком рано и, похоже, некстати. Его следовало перебить. Потому что рационально реагировать на абсурдную ситуацию, мягко говоря, глупо.
Я лишь глянул на пустой промежуток между «Рандгрид» и «Фатимой», моими всегдашними веселыми соседками, повернулся и пошел обратно. Махнул рукой проезжающему такси и попросил отвезти к Университету. Затевать поиски сейчас было бессмысленно: на море не бывает горячих следов. Заявлю, когда высплюсь.
Часа бы два-три…
Я стукнул в комнату Стаса. Он не открывал. Я постучал сильнее:
– Стас!
Тишина. Ах, черт… называется, поспал… Огляделся. Вот. Комната двести семнадцать, и даже именная табличка заполнена (это почему-то редко кто делал): «Мумине Исмет-заде, Тина Воронович». Ну да, конечно. Двести семнадцать. Она говорила.
Я постучал. Шагов не услышал, но дверь скоро открылась.
– Вы? – весьма удивленно.
– Тина, пожалуйста…
– Да вы входите.
– Извините, что беспокою, но мне просто необходимо хоть чуть-чуть поспать, а мои друзья…
– Конечно-конечно. Вы дежурили, наверное, всю ночь?..
– Да, но не только это…
– Как ваш товарищ?
– Плохо. Еще не пришел в себя. Сейчас там Зоя…
– Вот сюда, пожалуйста… – вторая кровать в комнатке стояла заправленная, Тина хотела откинуть покрывало, но я просто рухнул сверху, успев лишь сбросить туфли. Это неправильно, подумал я, не мог я настолько устать…
Кажется, я только коснулся подушки, и тут же легкая рука легла на мое плечо.
– А? Что?..
– Тс-с… – лицо Тины, палец к губам. – Там, в коридоре – полиция. Ваш товарищ – Стас Тхоржевский?
– Да. Что-то…
– Он мертвый… в своей комнате – мертвый… понимаете?
– О, Боже! – я сел. На миг показалось, что все это во сне. – Который час?
– Половина одиннадцатого… И еще говорят: наследника похитили. Вчера. Об этом пока не сообщали…
– Похитили? Кто? Здесь, в Университете?
– Не знаю… То есть да, конечно… в Университете… вчера вечером…
– Подождите, Тина. Что вы так волнуетесь?
– Мумине ушла на эту встречу. И не вернулась… до сих пор… Я боюсь, что… – она всхлипнула. – Думала… ну, как обычно… а ее все нет и нет…
Я потер лицо. Так. Петька. Тоже пошел на эту идиотскую встречу. Так я и не заглянул, что он так такое разыскал в новейшей истории. Где, кстати?.. а, в багажнике «Оппеля». Ладно, это надежно. Поскольку сам «Оппель» на стоянке при полицейском участке.
– У вас телефон есть?
– Да, вот… – она протянула мне трубку.
Петькин номер я знал на память. Дал десять гудков…
– Что, еще кто-то?.. – в голосе Тины звучал ужас. Я только кивнул. Набрал номер Зойки. Она откликнулась сразу.
– Это я. Как там?
– Не лучше. Сейчас его посмотрит другой хирург, и будут, скорее всего, еще раз оперировать. Я так боюсь, Миша…
– Слушай. Не выходи оттуда, понятно? Здесь вчера что-то произошло… странное. Я перезвоню или приеду… в общем, держись поближе к полиции. Ясно?
– Что произошло?!
– Узнаю – расскажу. Потом. Ты меня поняла?
– Ну… да. Поближе к полиции. Хорошо, я… буду.
– Пока. – Я дал отбой.
Год 1961. Зден
01. 09. Около 15 час.
База «Саян», командный пункт.
Я никогда не думал, что к такой жаре можно притерпеться. Однако же факт: мы не умерли и не сошли с ума. После полудня температура, достигнув 173 по Фаренгейту, стала медленно падать. Очистители воздуха работали хорошо, не было ни вони, ни духоты. Жажда, конечно, мучила – но пока еще удавалось убедить себя потерпеть, тем более что пиво было не в прок: все выпитое через секунду оказывалось на коже. Перегрев, конечно, сказывался: в бреду ко мне приходили гости… впрочем, это не стоит пересказывать. Эльга пыталась забраться в холодильник. Потом она, не выдержав первой, выпила две банки подряд и потеряла сознание. Потом мне показалось, что вода из крана на самом-то деле идет, надо просто научиться включать насос. Я очнулся и пошел это делать. Насос включался с общего пульта: таким малозаметным тумблером. Я привел его в действие и пошел открывать кран. Потом пополз открывать кран. Потом все-таки открыл. Вода лилась тонкой витой струйкой, холодная. Я умыл лицо, намочил волосы и понял, что еще ничто не кончилось. Эльга лежала на полу под двумя одеялами. Я кое-как доволок ее – она сопротивлялась – до крана и стал лить на нее пригоршнями воду…
Наверное, следующий час был самый трудный. Вдруг появилась надежда… вдруг страшно захотелось жить. Что-то порвалось внутри, какая-то нужная – или наоборот, ненужная, кто знает? – струна. Все так и перло изнутри. И у меня, и у нее.
Об этом тоже не стоит рассказывать.
На то, что стало прохладнее, мы обратили внимание не сразу. Да и что значит – прохладнее? Из жарко натопленной бани мы перешли в натопленную с ленцой. Но и это вдруг показалось роскошью.
До железной двери уже можно было дотронуться без риска оставить на ней клок пригоревшей кожи.
Я чувствовал себя, как после тяжелой болезни: тело еще тряпичное, а в голове светло и радостно. Причем умом я понимал, что радоваться особо нечему…
Потому что я, обмотав руки тряпкой, открутил кремальеру, но дверь открыть так и не смог. Эльге я об этом пока не сказал.
Никаких звуков снаружи не доносилось.
Странно: мне даже не хотелось думать о том, что происходит наверху. Куда делись террористы и делись ли вообще. Кто уцелел из наших. Не началась ли все-таки война. И так далее. Все это казалось чем-то вроде фактов истории. Читал. Знаю. Эмоций не вызывает. Размышлять – не имеет смысла…
– Расскажи теперь о себе, – предложила Эльга.
– Лабораторные крысы не имеют индивидуальности, – сказал я. – Только ярлыки с номерами.
– Ты не прав. Никто не крыса.
– Все равно. Согласись, нелегко узнать, что живешь в ящике с зеркальными стенками, и предназначение твое – подтвердить или опровергнуть очередную гипотезу…
– Зден. Мне был тринадцать лет, когда… это случилось… Я до сих пор кричу во сне. Мы жили в Финляндии, на даче. Отец наряжал елку. Мы пригласили соседей. Там был мальчик, который мне очень нравился. Пауль. По видео выступал император. Он тоже сидел в кругу семьи, и я почему-то запомнила спинку дивана: полукруглая, зеленая с золотом, и два ангела по сторонам. Мне показалось, что императрица чем-то озабочена, но старается не показать этого. Дети улыбались… Он поздравил нас с Рождеством и пожелал дальнейшего процветания и счастья… Мы и вправду были счастливы, Зден. Мы были по-настоящему счастливы еще два с половиной часа… И я иногда потом думала, что все дальнейшее – это расплата за наше бесстыдное, беспросветное счастье… Мы как-то… незаслуженно?.. нет, не то… мы расточительно хорошо жили. Будто тратили, не жалея, не скупясь – неприкосновенное. Забравшись с ногами в торт… Хотя это все позднейшие рефлексии, знаешь ли. Тогда о таких материях не думали. Нет, может быть, кто-то и думал, даже движение существовало: «За ограничение потребностей». Но над ними смеялись. Ты понимаешь, Зден, ведь это было не главное. Все равно что дышать. Да, мы могли, например, собраться и поехать всей семьей в Африку – посмотреть на носорогов и львов. Или, если нам надоест Петербург, переселиться… да хоть в Константинополь… Буквально объездить весь мир, останавливаясь ненадолго там, где понравится. Папа был инженером-мостостроителем. Я не сумею тебе объяснить, в чем, собственно, была полнота нашей жизни. Безопасность. Представь себе: двери домов не запирались даже в больших городах. Дети гуляли по ночам. При этом изобилие, которое вам и не снилось. И – всегда немножко праздник. И… еще… не знаю, как объяснить… постоянная радость – просто в воздухе. Как в детстве по утрам… И еще…
