Герберт с девочками расставили бокалы, откупорили бутылки. Похоже было на то, что погреба здесь бездонны. Я пригубил вино и вдруг выглотал все до дна: такая приключилась жажда. Мне тут же налили еще. Чтоб егерские офицеры – и не пили вино, как воду? Ха!
– Давайте попробуем, – сказал я. – Попробуем разобраться. Ну, начнем с того известного факта, что в Москве сплелись интересы по крайней мере десятка… м-м… носителей этих интересов. Носителей… да. Хорошее определение. Перечисляю: правительства Японии и Союза Наций, правительство Рейха, правительство России, правительство Сибири, национал-социалистическая партия России, армии Рейха и Сибири, спецслужбы, плюс к тому всякого рода патриотические и национальные движения, плюс союзы предпринимателей… И вот все это сошлось в одной точке и в одно время. Вы же помните: правительство Тихонова побило национал-социалистов и пришло к власти, пообещав добиться воссоединения России с Сибирью. На том же держится правительство Толстого. Японцам безумно выгодно ослабление Рейха, они спят и видят, как Россия поворачивается задом к бывшей метрополии. Если это произойдет, они тут же начинают копать под Иран, не говоря уже об Индии, которая просто упадет им в ладошки. Они уже вложили много миллиардов марок в ухудшение отношений между Рейхом и Россией. Союз Наций, в свою очередь, хочет выгодно сбыть с рук Британию, ему хотелось бы иметь дело с сильным и стабильным правительством. НСПР при воссоединении имеет шанс остаться легальной партией только в том случае, если на Сибирь будет распространено государственное устройство нынешней России. Может быть, вы не знаете: в Сибири запрещены и преследуются партии, провозглашающие национальное или социальное неравенство. Ни армии, ни предприниматели от воссоединения на любых условиях не выгадывают ничего: слишком много сил и средств уйдет на конвергенцию экономик, унификацию вооружений и тому подобное. Похоже, что Толстой на несостоявшейся встрече готовился предложить некий компромиссный план: восстановление национального единства при сохранении государственной самостоятельности… создание некой конфедерации или, может быть, объединение России и одновременное вступление ее в состав Рейха… не знаю, трудно сказать. Понятно, что все это не устраивало ни в малейшей мере ни патриотов, ни новых националистов, ни партию. Это здесь. В Сибири свои сложности. Там, например, очень сильны прояпонские настроения. «Мы – азиаты…» – ну, и так далее. Есть и проамериканские, так сказать, в благодарность за прошлое – а следовательно, антигерманские. Толстой держится на объединительной идее, его германофильство как бы входит в условия игры – но, сами понимаете, в такой ситуации ему необходим чистый выигрыш. Даже потеря темпа для него сейчас – почти поражение. И вот в этой заморочной ситуации к власти в России приходит партия, которая, с одной стороны, желает отделения от Рейха, а с другой – не воссоединения с Сибирью, а присоединения Сибири…
Я не успел договорить. Раздался страшный треск, грохот, в воздухе мелькнуло что-то красно-черное, полосатое – я понял, что, и успел зажмуриться, но даже сквозь веки пробился свирепый розовый свет, опалило лицо, забило уши, и несколько минут я ничего не слышал… Это была шоковая граната. Нас взяли тепленькими. Я таращил глаза, делая вид, что ослеплен начисто, и видел, как солдаты в черной полевой форме собирают с пола скорчившихся детей, вяжут им руки и выталкивают за дверь. Мне тоже связали руки – за спиной, подхватили под локти и повели, направляя, к двери, к лестнице – я думал, столкнут, нет – дали нащупать ступеньки и спуститься нормально. Во дворе машины не было, солдаты брали детей за шкирки, как котят, и вели к подворотне – той, через которую я не смог пройти ночью. Мне вдруг показалось, что это: здоровенный солдат, и в каждой руке у него по мальчишке – уже было, недавно… но потом сообразил, что это вспомнился детдом. Решетчатые ворота были открыты, в них просовывалась задница армейского крытого грузовика. Унтер-офицер, худой, как жердь, негр, обшаривал всех с головы до ног, а два солдата, подхватывая мальчишек под коленки, перебрасывали их через борт. Девочек унтер обшарил так же равнодушно, как и ребят. Потом принялся за меня. Закончив, он вдруг двинул меня кулаком в живот – я непроизвольно напрягся, и удар получился как по доске. Зольдат? – спросил негр. Спортсмен, сказал я. Он ухмыльнулся и что-то крикнул наверх, в машину, невидимым мне охранникам. Потом тем же манером меня перебросили через борт. Через минуту за мной последовал Герберт.
Сидеть можно было только на дне кузова. Кроме нас, взятых только что, в машине было еще человек десять. Три автоматчика и офицер надзирали за порядком. Через борт заглянул еще один офицер, что-то сказал – кажется, по-португальски. Махнул рукой и исчез. Машина тронулась и свернула направо.
– Он сказал, что на стадион заезжать не будем, – сказал Герберт.
Я кивнул.
– Вы поняли, что это значит? – с ужасом спросил он.
– Молчатье! – приказал офицер.
– Прорвемся, – сказал я.
Освободить руки от веревочных пут было не так трудно – это вам не наручники. С хорошими наручниками приходилось возиться порой по часу. Я посидел немного, держа руки за спиной, чтобы как следует восстановилось кровообращение.
– Куда нас везут, как по-вашему? – шепотом спросил я у Герберта.
– В котлован, – сразу же ответил он. – Говорят, там вчера уже расстреливали.
– Какая туда дорога и сколько ехать?
– Дорога по полям… грунтовка… ехать минут десять… вот мы на нее сворачиваем.
Грузовик замедлил ход, свернул налево, кренясь, преодолел ухаб и покатился дальше, трясясь на мелких неровностях.
– Хорошо, – сказал я. – Герберт, сосчитайте медленно до двухсот, а потом постарайтесь привлечь внимание этого хмыря…
Год 2002. Михаил
27. 04. г. 22 час.
Измирское шоссе, 27-й километр.
Это был безымянный придорожный мотельчик: серый двухэтажный корпус из ничем не прикрытого бетона, маленькие комнатки с низкими потолками. Правда, вид был на залив. Правда, сквозь решетку ограды. Минимум комфорта – но чудесный полноценный отдых. Тихо.
Что еще нужно бедным туристам или шоферам грузовиков?
И те, и другие в мотеле были. На волейбольной площадке слышались азартные крики и удары по мячу. Мировые проблемы их задевали как-то очень криво.
Непосредственно же над нами расположились пылкие любовники. Слышимость здесь была великолепная.
– Я поехал, – сказал я в который раз и в который раз добавил: – Никого не впускай. Запри дверь, и будто тебя нет. Утром дождись меня.
Зойка провела мне рукой по щеке.
– Беги. Дождусь как-нибудь…
Обратный путь занял час. На мосту через Босфор была пробка. На машине я бы вообще не проехал. Ближе к европейскому берегу дымилось железное месиво. Столкнулось машин десять…
Год 1991. Игорь
