— «…Ибо зло на совершившего тяжко ляжет»
[72], — отчеканила Анна Фогель.
4
Возле чугунной ограды, в свете фонаря…
Уже стемнело, и Харальд очень надеялся, что светлоглазая не увидит его лица. Потому и заговорил, когда электрический огонь остался далеко за спиной. Слова выдыхал по одному, словно облачка пара в крещенский мороз.
— Что… ты… ему… рассказала!
Не сдержался — воткнул в последнем слове восклицательный знак вместо вопроса. Не в полный голос, но этого хватило, чтобы Ингрид отшатнулась.
— Н-ничего! Совсем ничего, только: «До свидания, доктор!» Он сказал — я выслушала, и все. Харальд, на такое даже у меня ума хватит.
Гауптштурмфюрер понял: не лжет, и перевел дух. Но все равно, плохо, плохо, плохо!..
— Ингрид! И-ингри-и-ид, девочка! Я же предупреждал — никакой нелегальщины! Ты не умеешь, тебя не учили, тебя обманут с ходу. Оглянуться не успеешь — и окажешься в Аду, где никто не поможет, ни я, ни Господь Бог!
Баронесса фон Ашберг с силой провела ладонью по лицу.
— Тогда ты назначишь другого командующего, Харальд. Есть вещи важнее твоей конспирации. Доктор Ган заболел, я принесла лекарства, дала денег. Квартира его тетки, не думаю, что она напишет в «стапо».
Сын колдуна на миг закрыл глаза, ловя далекий зеленый отсвет. Smrt, ты рядом, ты никуда не ушла. Они со светлоглазой — на ноготь, на тонкий волосок.
Взял за плечи, до боли сжал пальцы.
— Ты… Ты не должна была идти к этому доктору. Ты меня подвела. Ты…
Остановился в последний миг, сообразив, что сейчас ударит — губами в губы. Испугался, отступил на шаг. И не приказал — попросил:
— Пожалуйста, не делай так больше. Ладно?
Она, взглянув жалобно, потерла плечо, затем поправила влажный от дождя плащ.
— Извини… Не буду. Но доктор Ган — не провокатор, я точно знаю.
Разведчик понял, что спорить бесполезно. Улыбнулся, достал из кармана мятую пачку сигарет «Ramses».
— Ну что с тобой делать, товарищ Вальтер Эйгер? Давай рассказывай про своего не провокатора.
* * *
Тонконогих очкариков с университетским дипломом, вступивших в СС уже после январской Победы, Пейпер не почитал за людей. В самые первые годы «Эскадрилья прикрытия» собирала лучших, не в пример «коричневой» банде Эрнеста Рема с его адъютантами в помаде. СС очень напоминала Харальду югенбунд, стаю голодных и злых, однако честных и очень дружных. Но взяли власть — и покатилось. Зачем доктору философии черный мундир? Ясное дело — для лизания начальственных сапог! Лизать же можно по-всякому, например, составить родословное древо Агронома, дабы вывести его род от короля Генриха Птицелова — тоже в некотором роде специалиста по сельскому хозяйству. Когда рейхсфюрер показал ему («Пока только между нами, Харальд!») богато разрисованный пергамент, потомок мельничного подмастерья никак не мог поверить, что это всерьез.
Тонконогие в СС — худшие из холуев. А, извините, в подполье?
Нажал на кнопку звонка, подождал, пока откроют.
— Хайль Гитлер!
Голоса не пожалел, рукой дернул не хуже, чем на строевом смотре. И принялся ждать. Дождался! Вначале — кашель, потом робкое «Зиг!..» Харальд набрал в грудь побольше воздуха:
— Гр-р-ромче, унтершарфюрер!
— Зиг… Зиг ха-айль!
Пейпер перешагнул порог, захлопнул дверь, подождав, пока лязгнет язычок американского замка.
— Стойку «смирно» еще не забыли? Значит, «смирно». Руки на бедра, подбородок вверх.
И — полюбовался результатом. Унтершарфюрер был в махровом халате и тапочках. С повязкой на горле — зато без очков.
— Мы с вами дважды встречались в приемной рейхсфюрера СС. Не забыли? От-ве-чать!
— Нет… — Глухо, словно из колодца.
В серых близоруких глазах — пусто. Сын колдуна поглядел на тапочки. Стоптанные, без задников, из левой торчит большой палец. Спекся, тонконогий?
Протянув палец, ткнул побольнее — прямо между ребер. Дохнул табаком в лицо.
— Две дорожки, унтершарфюрер Отто Ган! Раз! И два! Первая — подвал, где вешают за яйца. Запоете быстро, но голос будет, как в папской капелле… Смир-р-р-рно!
Провел ногтем по холодной докторской щеке.
— И вторая дорожка. Вы сейчас мне, сотруднику «стапо»…
Достал бронзовый жетон (не свой, понятно, Хуппенкотена), поводил перед пустыми глазами.
— …рассказываете все. И прежде всего, кто вам помогает здесь, в Берлине. Тогда — трибунал, разжалование, служба в охране лагеря. Будете «болотных солдат» пасти. Зато при яйцах. Выбор ясен? От-ве-чать!
Улыбка на бледном, ни кровинки, лице смотрелась еще страшнее, чем на марлевой повязке.
— Значит, вы ее взяли… Попаду в Ад. Но если так, чего тянуть?
Удар был отменный — классический правый апперкот. Харальд устоял чудом, но ненадолго. Отто Ган упал на него, сбив с ног, свалив на холодный линолеум. Пальцы сомкнулись на горле, надавили, впившись ногтями в кожу. В глаза плеснуло зеленое пламя…
Н-н-нет!
Вывернулся, сбросив чужое тяжелое тело, перехватил запястье. Болевой!.. Дождался первого, сквозь зубы, стона и только тогда отпустил.
— Очень хорошо, доктор! Птицелова я вам, так и быть, прощаю.
Встал, открыл дверь.
— Заходите, Ингрид! С товарищем Отто Ганом мы уже познакомились. Между прочим, вы были правы.
5
До похорон оставался еще час, но Кейдж уже надел свой единственный костюм и чистую рубашку. Черный галстук подыскал ему младший Мюффа. Он же передал просьбу брата — подождать, пока сержант вернется. Крис, даже не задумавшись о причине, вернул пиджак в шкаф, накинул сверху плащ и, выйдя из калитки, сел на знакомую скамью. День стоял ясный, солнечный и очень спокойный. Такими же, теплыми и тихими, были осенние дни его родного палеолита. В Сен-Пьере дожди случались не слишком часто, граница влажных субтропиков проходила южнее, по срезу бесконечных болот. В Новом Орлеане с его затяжными ливнями «сезона ураганов» маленький кажун чувствовал себя поначалу неуютно. «Ты что, Кейдж, боишься воды?» — смеялась Анжела и тащила его прямо под теплый дождь.
Подъехал Мюффа, заглушил мотор мотоцикла.
— Пойдем, Кретьен! Есть разговор.
Провел в комнату, усадил за стол, сам сел напротив. Блокнот, карандаш…
— Допрашивать тебя, Кретьен, под протокол пока не стану, спрошу просто. Фамилия Сухомлянский тебе ничего не говорит?
Репортер поймал слово-змейку за последнюю букву, разрубил на части. Су-хо-млян-ский…
