«L'amor nuovo» — потерянный покой. «Demonico» еще впереди.
Нашу пляску начинаем,
Всех красоток приглашаем!..
7
Только над ярким морем переливающегося неона (Унтер-ден-Линден, вот ты какая!) Гандрий Шадовиц, потомственный колдун, сын народного учителя из маленького сорбского города Шварцкольма, что в Саксонии, внезапно понял, что охрип и совершенно продрог. Нащупав негнущимися пальцами переключатель на поясе, включил обогрев и попытался сглотнуть. Горло было сухим, словно он хлебнул огня. Удивился, но тут же сообразил. Кричать меньше надо, камрад! Никто не услышит, даже ночные птицы, но связки не грех и пожалеть. Не школьник уже, серьезнее бы!..
…Но как не закричать? Ночь, Берлин, небо — и он в небе!
— Я — Мельник! Я — Мельник! Слышите меня? Я — Мельник! Крабат, колдун, проснись, скатай мякиш! Теперь мы с тобой на равных! Мельни-и-и-ик!..
Позывной родился с лету. Без него нельзя, порядок есть порядок. То, что старший, Отомар, — «Крабат», младший догадался, как только увидел «сундук мертвеца» в мансарде. Теперь и у него за плечами марсианский ранец. Он летел за братом след в след, бессменный ведомый. Не завидовал — радовался. Если на равных, значит, будет честным их неизбежный поединок. Черный бог не упрекнет.
— Крабат! Крабат! Мельник на связи! Иду над Унтер-ден-Лин-ден. Помнишь, мы с тобой тут гуляли? Если бы ты знал, как красиво! Хочешь, здесь и схлестнемся? Ты с севера, с юга я, встреча над куполом Оперы. Как понял меня, Крабат? Прием!..
Марсианский ранец он освоил быстро. «Подскоки», два полета над черным ночным лесом и этот, первый настоящий. Ничего трудного, перчатка-гироскоп вросла в кожу, став частью руки, а компасом Гандрий умел пользоваться с детства. Над Берлином и компас не нужен. Вот они, Бранденбургские ворота в желтом теплом огне! Разве заблудишься?
Гауптштурмфюрер СС Харальд Пейпер поправил очки — стрекозьи очи. Унтер-ден-Линден, ты прекрасна! Прощай, еще увидимся!..
Стрелка — на север, он — на запад. Что делать нормальному человеку на Вильгельмштрассе? На самой улице — нечего, а вот если подняться повыше…
* * *
Брату Отомару нравился конструктивизм, светлые коробочки с большими окнами. Гандрий не понимал, удивлялся. Красоту нельзя вывернуть наизнанку и покрыть известкой. Пеналом или коробкой из-под обуви не станешь восхищаться.
— Смотри, Отомар! Вот дворец Антона Радзивилла. В стилях не разбираюсь, но им будут любоваться вечно. Недаром Бисмарк дворец под Имперскую канцелярию забрал. Забрал, но не тронул. А камрады социал-демократы стройку затеяли, хотят прилепить к дворцу платяной шкаф. Даже не шкаф, элеватор, как у нас по дороге на Котбус. Вот и весь твой конструктивизм, Отомар, vishi brat!
Адольф Гитлер, Великий Фюрер германской нации, тоже предпочитал традицию. Свой кабинет разместил не в новом здании, а во дворце, украсив его дополнительным «канцлерским» балконом. В самом кабинете Харальд не бывал, но пару раз заходил в приемную. Второй этаж, высокие окна под полукруглыми козырьками…
Эти? Нет, эти. Они!.. Темные, рейхсканцлер приказал беречь электричество.
Харальд рискнул — и молчаливой черной тенью пронесся над самой крышей, фотографируя взглядом. Теперь не спутает, даже если выключат все огни. Что за соседними окнами, он не знал, но наверняка что-то важное. Итак, три окна!..
Это… Холодный воздух в лицо. Это. Слепящее желтое пламя в глаза. Это! Стук сердца-метронома.
В небо! Выше, выше, выше!..
Когда море огней сомкнулось, став единым мерцающим пятном, сын колдуна улыбнулся. Гандрий Зейлер, предок, жаль, ты не услышишь!
Бога Черного,
Царства древнего
Позабыт алтарь.
Крячут вороны, камень мхом зарос.
Бог ушел от нас.
Пилот-эксперт, позывной «Мельник», был не согласен с автором гимна. Черный Бог сорбов не ушел, он с ним, с Гандрием-младшим, — в небе, таком же черном, холодном и беспощадном.
— Я — Мельник! Я — Мельник! Задание выполнил, возвращаюсь. Прием!..
8
Дорога поползла резко вверх, глинистая земля вздыбилась, плеснула под колеса водой из широкой тракторной колеи, и Кейдж, капитулировав, свернул к мокрой обочине и заглушил мотор. Верный конь обиженно фыркнул, дрогнул горячими боками и только после этого затих. Репортер посочувствовал ветерану. Он и сам устал. За три дня наездился на месяц вперед. Монсегюр, Тарб, Тулуза, Ош (тот самый!). До первых красных черепичных крыш Авалана осталось всего ничего — подъем и полмили уже не по грязи, а по щебню, но Кейдж все же решил немного передохнуть.
На душе было мерзко. Даже расколотая серая небесная твердь уже не казалась чем-то запредельным.
…Лорен и Джорджи исчезли. Их не было у брошенных палаток возле Монсегюра, в Тулузе, и в Тарбе, в больнице, где лежал Монстр. А Джо пропал — прямо среди белого дня. Подъехала машина с красным крестом, улыбчивый незнакомец в чистом белом халате сунул под нос бумагу с печатями… Дежурный врач, рассказав об этом, тоже улыбнулся и попросил Криса немного обождать. Тот все понял — и поспешил к мотоциклу. Верный конь не подвел, умчав подальше.
Ни в полицию, ни на почту — рассылать телеграммы во все концы света — Кейдж не поехал, решив немного обождать. Если живы, будут живы и завтра. И — наоборот.
Ныло все тело, перед глазами плясали желтые огоньки, а в памяти затертой патефонной пластинкой крутилась полузабытая песня. Слащавый, с придыханием и надрывом голос, сладкие до патоки слова.
Любовь умеет робкий шепот понимать,
И в шуме улиц и в полуночном лесу.
Шепни ей вновь, шепни опять:
Шепни всего три слова: «Я тебя люблю!»
[74]
Сладость отдавала трупным ядом. Джордж Тайбби ездил на старом, латаном автомобиле, занимал деньги у старшего брата — и спускал их в карты. Зато был вхож всюду, зная Большое Яблоко, как собственный пустой карман. Статьи же писал не про любимых гаитянских зомби — совсем про другое.
«Esigo rispetto!» Эту фразу Меер Лански, еврей-эмигрант, позаимствовал у иных эмигрантов — сицилийцев. Произносил с акцентом, налегая на букву «р». Его так и звали — «мистер Ргиспетто». «Бухгалтер» не обижался.
Над нами солнце встанет, озарив сердца.
Любовь как песня, у которой нет конца.
Ты ей шепни, одно твердя:
«Люблю тебя! Люблю тебя! Люблю тебя!»
Приторный шепот под ухом, ласковый нежный плеск фортепьяно. Профессиональные душегубы почти всегда сентиментальны. А репортеры, несмотря на профессию, порой наивны до изумления. Кристофер Жан Грант был уверен, что Джорджи решил написать об Ильзе Веспер и ее «Структуре» статью на первую полосу. Или — почему бы и нет? — пригласить даму в ресторан. Оружием «Структура» не торговала, зато имела налаженные связи, законные и не совсем, во всех странах Европы. «Эх, попытаюсь сам к ней подкатиться». То ли не срослось, то ли напротив, срослось слишком удачно — и уже на следующий день сержант Мюффа получил ориентировку из Парижа.
