Каждый раз, уезжая к Джемме, я чувствовал легкую вину. Не только потому, что Медведь взял привычку обижаться, если меня долго не было дома. Я провоцировал его раздражение на Дебору и Дэвида, любезно согласившихся кормить моих котов. Но, немного узнав Медведя, они привыкли к его манерам. А я считал, что это ему на пользу. Они могли замолвить за него словечко своей стареющей кошке Бисквит, перед которой он шел на попятную даже после семи лет жесткой неприязни.
Помнится, лет десять назад, столкнувшись с проблемой кормления кошек, я, чувствуя себя домовладельцем и очень взрослым, уговаривал своего ближайшего соседа Боба:
— Чайник там. Чувствуйте себя как дома. Захотите, посидите, посмотрите телевизор.
Позднее я понял, насколько это звучало нелепо. С какой стати Бобу, ушедшему на покой директору школы, пить чай и смотреть телевизор в чужом доме, когда рядом у него есть свой? Но предложить нечто подобное Деборе и Дэвиду было не настолько абсурдным. Они не только с удовольствием кормили котов, но любили задержаться и повозиться с ними, особенно с Шипли, у которого, несмотря на склонность к сквернословию, с Деборой возникла тесная связь.
Однажды, вернувшись из Девона, я обнаружил, что на кухонной грифельной доске написаны имена моих котов и Бисквит, а рядом — выкладки загадочных цифр. Пришлось поломать голову. Я знал, что Бисквит — некрупная кошка, но все-таки более семи дюймов в длину. Лишь через час меня осенило, что цифры соответствуют длине хвостов. Измерения многое проясняли в отношениях Ральфа и Шипли. Заостренный, слегка изогнутый хвост Шипли казался самым большим, но был по длине вторым. Он составлял десять с половиной дюймов и был на полдюйма короче хвоста Ральфа. Хотя я бы этого не сказал из-за умело сделанного начеса на кончике. Оставалось надеяться, что измерения, выявившие, что Медведь по длине своего девятидюймового хвоста занимает второе с конца место, не усилили его меланхолию. Больше всех разволновался Шипли. Это подтверждалось тем, что я нашел его у грифельной доски, хвост торчком — он явно пытался распрямить петельку на конце.
В ноябре, уставший после ранней прогулки в дождливое утро на дальнем побережье Девона, я собрался встретить Джемму, которая работала в магазине отца, и тут нашел в телефонном автоответчике голосовое сообщение от Деборы:
— Прошу прощения. Проблема с Шипли. Отказывается есть и на вид очень вялый. Каждый раз, когда я прихожу проверить его, сидит на одном месте на подушке и почти не реагирует, если я его трогаю.
Дебора и Дэвид столкнулись с ситуацией, которую страшатся все, кто согласился присмотреть за чужими животными. Перед ними встал трудный вопрос. Они не хотели тревожить меня, поскольку я находился далеко от дома, но в то же время не решились затягивать с информацией, чтобы потом не было слишком поздно. После того как я перезвонил Деборе и обсудил проблему, они с Дэвидом были так добры, что поспешили показать кота Джорджу — калифорнийскому ветеринару, который принимал на нашей улице. Того озадачило состояние животного, он сделал укол антибиотика и велел принести кота на следующий день, если состояние не улучшится.
Вскоре я снова позвонил Деборе узнать, не стало ли Шипли лучше.
— Никаких изменений, — ответила она. — Я с ним сижу, но он очень слабый и грустный. Даже не ругается на меня.
Нас с Джеммой разделяли шесть графств, она работала в двух местах, и мы не могли встречаться так часто, как хотели бы. Теперь я находился у нее, но приходилось поступать единственно возможным образом — я уезжал, пробыв один день.
Кинулся через всю страну, нахватав по дороге небывалое количество отметок за превышение скорости в талон предупреждений, и останавливался только для того, чтобы заправиться и прочитать новые сообщения от Деборы. Когда я вбежал в дом, Шипли лежал на подушке — той самой, когда я нашел на лестнице умирающего Джанета. Обычно если я возвращался домой даже после небольшой, в несколько часов, отлучки, он первым из котов бежал мне навстречу, заглядывал в лицо, сообщая, как я расстроил его, и приводил список того, что требовал в качестве компенсации. Но теперь, завидев меня в комнате, едва оторвал подбородок от пола. Когда я почесал ему шейку и поскреб между ушами, не попытался, как обычно, ткнуться в костяшки пальца носом — всегда холодным и мокрым, а теперь сухим и горячим — или исхитриться запихнуть мой палец за губу. Эта странная привычка была присуща также Ральфу — еще одна своеобразная семейная черта. Мускулы лап казались тряпичными, и Шипли почти не оказал сопротивления, пока я перекладывал его в кошачью кроватку из ивовых прутьев, которую он не любил, как все другие купленные в магазине постельки. Медведь, наблюдая за моими действиями, терялся в догадках по поводу нового уклада домашней жизни, когда он мог повсюду свободно разгуливать и никто не выплясывал перед его мордой и не ругался.
Я позвонил ветеринару Джорджу, и мы решили, что самое лучшее, что я могу предпринять, — утром принести ему кота. Шипли, постоянно стремившийся открыть дверь в спальню, чтобы превратить комнату в свою, равнодушно отнесся к предоставленной редкой привилегии находиться здесь одному. Я бы и без того спал урывками, как всегда после поездки из Девона, и теперь тем более постоянно просыпался, чтобы проверить, как он себя чувствует. Каждые полчаса подходил к ивовой кроватке и касался бока кота, желая убедиться, что Шипли еще дышит. Если это звучит слишком мелодраматически, вспомните, что я всего полгода назад осознал, насколько тонка нить, отделяющая жизнь кошки от смерти кошки.
Мои коты — и в прошлом, и в настоящем — по-разному реагировали на визит к ветеринару. Осмотры Пабло сопровождались ужасным воинственным криком, который начинался в тот момент, когда я заводил машину, и продолжался до его выгрузки на смотровой стол. Видимо, это действие испуганный кот воспринимал как сигнал, что его все-таки вернут в дикий беспощадный мир, откуда только что изъяли. Полной противоположностью был Ральф. Тот всячески показывал, что выше этой суеты, и подбадривал себя тем, что на глазах ветеринара съедал один из своих струпьев и портил воздух с такой интенсивностью, что в школе бы мы сказали: «тихо, но лихо». Бутси видел в поездке в клинику возможность дать незнакомцам восхититься собой. Джанет терпел мероприятие стоически, а Медведь строил темные планы и время от времени оповещал о своем экзистенциональном состоянии мяуканьем, больше напоминавшим сломанную пожарную сирену. Шипли же всю дорогу ругался и намекал: будь у него хоть малейший шанс, он выскочит из переноски и одним ударом лапы расправится со всякими там сидящими в приемной джек-расселами, ротвейлерами и огромными лопоухими кроликами.
Но теперь все было иначе. С момента, когда я уложил его в корзинку, и до того, как начался осмотр, Шипли ни разу меня не обругал, и это свидетельствовало о том, насколько плохо он себя чувствует. Меня поразило, насколько кот стал легче за те два дня, что не ел. Джордж, похоже, по-прежнему недоумевал, чем вызвано его недомогание, но сделал укол сильного антибиотика.
— Дадим ему возможность побороться. Лекарство подействует не сразу. Советую вам пройтись, отвлечься, а когда вернетесь, оцените его состояние и, если улучшения не будет, позвоните.
