Вероятно, в первые семьдесят два часа мы совершили по отношению к Роско — или ее двойнику, если нам ее подменили, — нечто оскорбительное. Может, когда я стоял в другом конце кухни и Роско косилась, я не так резал рогалик; или Джемма слишком громко чихнула всего в семи футах от ее мордочки. Или — что уж вовсе непростительно — были неуместны мои слова: «Вот попробуй этой дорогой индюшатины, может, она тебя успокоит». Оглядываясь назад, я радуюсь, что мы не совершили ничего по-настоящему криминального: не включили пылесос или не проиграли альбом 1970 года «Spooky Tooth», иначе нас бы не было в живых и некому было бы рассказывать эту историю.
Звуки, исторгавшиеся из пасти Роско, нельзя было ожидать от животного столь скромного размера. Хотя нет, неправда, от некоторых вполне можно. Представьте, крик игуаны, которой только что сообщили роковые новости о ее родных, или ворона, тщетно борющегося с колотьем в груди. Но при чем здесь маленький котеночек? И Роско разоралась еще сильнее, когда мы попытались для ее же удобства познакомить с окружающей средой — показать лестницы (Ш-ш-ш-ш!) или представить игрушечной мышке (А-а-а-а!).
«Как у вас дела? — написала в эсэмэске Джасмин вскоре после того, как мы проснулись на второе утро пребывания Роско в нашем доме. — Все нормально? Осваивается?»
«Боюсь, что нет, — ответил я. — Может, вы не заметили, но она миниатюрный отпрыск того чудовища, которое уничтожило Нью-Йорк в „Монстро“. Мы старались изо всех сил, но затем, всесторонне все обсудив (она, пока мы говорили, сидела за горшком с паучником и шипела на нас), решили мирно расстаться. Надеюсь, „Национальный экспресс“ вас устроит? Состав прибудет на станцию „Виктория“ четырнадцать минут одиннадцатого. Она будет в вагоне одна, потому что остальные пассажиры в страхе малодушно бежали».
Ничего подобного я не написал, но это было бы честнее, чем мой реальный ответ: «Нормально. Она немного подавлена, но не сомневаюсь, все придет в норму».
В тот день я решил быть с Джасмин немного откровеннее.
— Роско всегда ладила с другими кошками? — спросил я.
— Вполне ладила, — ответила Джасмин. — Она родилась в доме, где много кошек, и всегда была очень коммуникабельной. Надеюсь, ваши коты примут ее, а она, не сомневаюсь, полюбит их. А почему вы спрашиваете?
— О, ничего особенного. Правда, немного беспокоюсь, что она их медленно замучает, а затем выест почки. Уверен, они вскоре подружатся.
На самом деле ярость Роско была младенчески нелепой и слишком никчемной, чтобы задеть моих котов. Когда она шипела на них и вопила «бонзай!», Ральф и Шипли отмахивались от нее, как отмахнулся бы чиновник от маленькой, противной мухи, которую заметил на пачке ненужных бумаг. Явился Медведь, пару раз принюхался, вызвав у Роско бурное раздражение, ничего не сказал, но по брошенному в мою сторону взгляду было ясно, что он подумал: «Что за несносная привычка бессмысленно осложнять себе жизнь?»
Джемма сфотографировала меня с Роско на руках, и этот снимок, по нашему мнению, прекрасно характеризует ее первые дни у нас. Маленькая пасть кошки широко открыта — она изливает ярость на все свалившиеся на нее беды. У меня темные круги под глазами, но я улыбаюсь с видом человека, который только что ужинал: у драконов приятный мех и размером они маленькие. Но улыбка скрывает тайную тревогу: «А если мне до сих пор постоянно везло? Если мне попадались необычно приятные коты, а теперь я погружаюсь в жестокую реальность, обретая желчное, неспособное на любовь создание? Мне предстоит испытать то, что является уделом большинства людей, приобретающих таких заклятых друзей?»
В те первые три дня мы с Джеммой постоянно уговаривали Роско поспать на одной из специально приготовленных для нее мягких поверхностей. Она с кислой миной продолжала упорно сидеть на полу или на полке, словно в знак протеста против того, что ее вывезли в суровый, заброшенный край из уюта Западного Лондона. Просили Роско пользоваться кошачьим туалетом, но, судя по всему, он оставался нетронутым. Любые ласки, разумеется, исключались.
Я стал смотреть на Ральфа, Шипли и Медведя по-иному. Можно ли было утверждать, что они доставляли мне неприятности? Ни один из них ни меня, ни гостей серьезно не поранил. Они не давали повода беспокоиться, что поведут себя безответственно и буйно. Не пачкали в доме — делали свои дела в саду. И даже каждое утро здоровались со мной и Джеммой. Ральф — нескончаемой болтовней. Медведь — своим радостным «мяу». Шипли — звуками, которые можно перевести: «Привет, старая клизма!», произнесенными с исключительным дружелюбием. Что же я наделал? В своей непомерной алчности завел юную модель. С тем же успехом я мог объявить своим старым котам, что их любви мне больше недостаточно. Если Роско действительно монстр, я заслужил, чтобы белый свет стал мне не мил.
На четвертый вечер я — человек, проведший с кошками почти четыре десятилетия, — совершенно потерял надежду. Зато Джемма — выходец из семьи убежденных собачников и лишь в последние годы ставшая новообращенной и отдавшая себя в услужение кошкам — играла роль оптимиста.
— Может, надо было взять вместе с ней ее брата или сестру? — сказал я, пока Роско щерилась на нас из-за западногерманской керамики шестидесятых годов. И сверкала глазами, будто намекала, какого она мнения не только о моем присутствии, но и о моем вкусе.
— Думаю, ей требуется больше времени, — предложила Джемма.
Я недоумевал — слышал о проблемных котятах, испытавших в жизни невзгоды. Но у Роско в прошлом не было ничего, кроме окружавшей ее доброты. Джасмин дала ясно понять: если у нас с ней не получится, в Лондоне ее ждет любящий дом. Но при мысли, что кошку придется вернуть, у меня щемило сердце. Опыт такой был: однажды мне пришлось возвращать черного, как пантера, кота. Его звали Раффл, и в 2005 году он решил, будто его миссия заключается в том, чтобы прогнать Ральфа, Шипли и Медведя куда подальше из дома, желательно вообще на другой континент. Тогда я поклялся, что ничего подобного больше не повторится. Я понимал, что на таком уровне ледяного отторжения Роско долго не продержаться — слишком изматывающе. Но на горизонте маячило непростое решение, если потепление ограничится холодным презрением и злостью. А может, все же справимся? Одна психопатка из четырех кошек — неплохое соотношение.
Стараясь оставаться реалистом, я проецировал себя слишком далеко в будущее, отводя при этом взгляд от настоящего. Однако оно неумолимо вмешалось и удивило меня. Под утро, когда мы с Джеммой спали, похитители кошек, несколько дней назад укравшие возле кафе настоящую Роско, пробрались в дом и снова поменяли животных. Не представляю, что послужило поводом, но это воодушевляющий пример того, что даже у плохих людей иногда просыпается совесть. Неизвестно, где они держали настоящую Роско, но, судя по тому, как беззаботно она приветствовала меня утром, условия были отнюдь не травмирующими. Кошка прибежала в кухню, покорная. Я коснулся ее, и Роско издала нечто вроде дружелюбного «мяу».
Она мило ответила на приветствия Ральфа, Шипли и Медведя, и когда я взял ее на руки, в ней больше не чувствовалось злости. Я принес котенка в спальню и положил на кровать рядом с Джеммой. Мы с удивлением наблюдали, как наша изумительная киска — та самая, с которой мы познакомились у Джасмин, — выполнила каскад ловких прыжков. Лишь поднявшись наверх, поняли истинную причину перемены настроения Роско. Все последние дни туалет, который мы поставили для нее, оставался нетронутым, за исключением пары маленьких мокрых пятен. Вчера под вечер я услышал, как над головой кто-то скребется, и, окрыленный надеждой, бросился вверх по лестнице. Но меня постигло разочарование: в лотке сидел Медведь. Нет, из того, что я увидел, стало понятно, что он использовал туалет не по прямому назначению. Возился, словно дедуля, достигший кульминации самого напряженного периода в жизни, и хотел снять стресс, поплескавшись в соседском «лягушатнике».
