Через неделю после поездки к Джули я получил от нее сообщение. Я доигрывал последние лунки партии в гольф в Бедфордшире, и пока мои партнеры Робин и Пэт пытались закатить туда мяч, отошел в соседнюю рощицу, чтобы прочитать текст.
«Одному ежу требуется помощь. Его надо отвезти к ветеринару, неподалеку от тебя. Сама я сейчас попасть туда не могу. Поможем? Еж носится по ванной и вытворяет бог знает что».
Я спросил Джули, когда мне нужно быть там. Ответ пришел быстро: ежа надо забрать в течение двух часов. Если пробок не будет, за два часа я попаду из Бедфордшира в Норфолк. Мне хотелось вернуться с клюшкой в руке к Пэт и Робину и объявить: «Я отчаливаю — еж в беде», но решил, что лучше этого не делать.
Понял, что так чудаковатость берет над человеком верх — нападает незаметно, распространяется медленно, пока не переполнит личность. В молодости люди бывают необычными, но не чудаковатыми. Требуется время, чтобы эксцентричные хобби или пристрастия, которые поначалу кажутся забавными — например, выходить на люди в смешной шляпе, приводить в паб овцу или даже развесить во всех комнатах в доме изображения зайцев, — превратили человека в нечто иное. Старение и осознание мимолетности существования также способствует тому, что люди перестают бояться показаться смешными и сами меньше видят смешное в других. Помню, в какое я пришел отчаяние, когда мой дед, решив отвезти меня на соревнования по гольфу, остановился на сельской дороге, по которой только что прошла лошадь, и лопатой стал кидать навоз прямо в багажник. Не представляю, чтобы я отчудил нечто подобное, но тот эпизод с годами мне кажется все менее нелепым. Не исключено, что в старости я буду воспринимать поведение деда как естественную составляющую езды по сельской местности.
Недавно отец решил посетить большое и довольно необычное сборище издателей в Лондоне. Прежде ему не приходилось бывать на таких мероприятиях, и он очень нервничал. Через час после того, как отец уехал, мне позвонила мать.
— Он готовился, — сказала она. — Взял с собой целую сумку собранных на огороде цукини. Я его отговаривала, но ты же отца знаешь — разве он послушает!
Я рассмеялся, а затем вспомнил, в какую сам попал историю несколько месяцев назад. Я ездил за покупками на северное побережье Норфолка и по дороге домой остановился в Норидже около аптеки. Но тут понял, что мой бумажник остался на дне полной сумки и чтобы до него добраться, нужно выгрузить на прилавок часть дневной добычи.
Во всех нас живет некая генетическая предрасположенность. Вопрос в том, насколько мы лишились способности смущаться. Сначала тридцатипятилетний мужчина задерживает очередь покупателей и обескураженного продавца, копается в сумке и выкладывает на всеобщее обозрение собранный в полях шпинат, потому что ему взбрело в голову купить три пузырька шампуня с кондиционером по цене двух. Затем шестидесятилетний человек хочет всучить претенденту на Букеровскую премию овощ фаллической формы. И наконец, улыбающийся дед с лопатой позади лошади и подросток, с досадой наблюдающий за ним.
В двадцать пять лет я бы посчитал нелепой мысль сорваться с партии в гольф и лететь за сто миль спасать чьего-то ежика. Именно в том возрасте я познакомился с Медведем. Хорошо помню тот день, он выдался суматошным. Утром я работал, отрывался всего пару раз, чтобы прочитать пришедшие на почту смешные объявления, но ни одно из них не имело отношения к кошкам. Затем сел в метро на станции «Финсбери-парк» и поехал встречаться с литературным агентом. Прочитав пробную главу моей первой книги, тот решил подписать со мной договор. После встречи я пообещал себе поработать в каком-нибудь кафе, но, как водится, задержался у букиниста и в магазине пластинок. Потом сел в автобус и направился в Камден послушать вечерний концерт одной группы, чтобы написать материал для газеты. Этой группе прочили большое будущее, но если сейчас произнести ее название в присутствии молодого человека, ответом будет недоуменный взгляд. Там я был с девушкой, с которой стал недавно встречаться. Оттуда поехал знакомиться с ее котами, Джанетом и Медведем, и вскоре они изменили всю мою жизнь.
Уже тогда Медведь выглядел животным с темным прошлым, успевшим прожить несколько жизней. И сейчас, двенадцать лет спустя, он по-прежнему со мной. С тех пор с этой живой душой я провел больше времени, чем с какой-либо другой. Не сомневаюсь, Медведь может рассказать обо мне гораздо лучше меня самого. Иногда, отрываясь от работы, я замечаю, как изучающе он на меня смотрит, но даже не могу сказать, сколько времени кот так просидел. В такие моменты Медведь принимает идеальную, почти балетную позу. Он никогда не был ни вялым, ни размазней, а когда изучает меня, у него настороженный вид: спина прямая, передние лапы аккуратно сдвинуты, словно кот не столько смотрит, сколько выполняет работу и намерен хорошо с ней справиться.
Медведь давно собирает материал о человеческих слабостях. Видел, как с каждым годом я немного сдавал: появлялись новые морщинки и складки, становилось меньше волос, они хуже лежали. В молодости Медведь не прочь был подраться, но это были принципиальные бои, а не хулиганство забияки. Теперь его уши выглядят так, словно их кончики отщипнул не в меру ретивый кондуктор на автобусной линии «Норидж — Ливерпуль-стрит». Я же свои возрастные изъяны не могу свалить даже на драки. Медведь был свидетелем, как я принимал удачные и неудачные решения. Кот познакомился со мной, когда я вел сугубо городскую жизнь. Может, он уже тогда понимал, что это неправильно? Медведь наблюдал, как в середине прошлого десятилетия я был загнан в угол и, чтобы разобраться со своей недвижимостью, превратился в трудоголика. Это был единственный способ удержаться на плаву. Медведь, наверное, чувствовал, что счастливее меня, ему приносит радость то же, что моим родным: животные, прогулки, книги, музыка, природа. Он мог бы все это сказать, однако сомневаюсь, что сумел бы, учитывая его способность говорить. Мог бы даже предсказать мое будущее, но вряд ли захотел бы. Это расстроило бы мои планы и подорвало ценность жизни. Как объяснил Джон, тот славный парень, который отладил автоматические дверцы кошачьих лазов: Медведь как будто все знает, но его знание доброе, незлобивое.
* * *
— Подожди, — попросил отец, когда через несколько дней я ему позвонил. — Сейчас поменяю телефон, по этому ничего не слышу. Черт! Котенок влез на трубу.
— Боже, с ним все в порядке?
— Вот этот лучше. Да, в порядке, но глаз с трубы не спускает. Так ты говоришь еж? Помнишь, я работал в образовательном центре? Таксидермист позволял ежатам бегать по комнате сотрудников. Часто находили какого-нибудь из них на бутерброде с сыром. Тьфу! Опять приплелась соседская собака.
Я уже знал, стоило мне что-нибудь рассказать отцу о каком-нибудь животном, он, желая заткнуть меня за пояс, выкладывал свою историю, более оригинальную. Исключение составляли коты, но с тех пор, как у родителей появился Флойд, я лишился и этого преимущества. По мере того как котенок рос, он все больше соответствовал неугомонному характеру отца, склонному нарушать любые правила. Мать не пускала Флойда в спальню, поскольку у него появилась привычка переворачивать мусорное ведро, пачкать кровать и обкусывать коробку с ее швейными принадлежностями. Но часто, заходя в спальню, мать замечала Флойда и отца, которые вместе прилегли вздремнуть.
