— Я знала, что ты меня спасешь, — девушка положила голову на мое плечо.
— А то как же, — кивнул я. — Я же обещал.
Внезапно из-за кормы одного из "Черокезов" вышел Дима. Он поднял руку с Макаровым, наставив его точно на нас. Таня в ужасе замерла.
— Ложись, — завопил опер.
Увлекая за собой девушку, я повалился на окропленную кровью траву. Ствол в руке капитана несколько раз подпрыгнул, выплевывая языки пламени. Обернувшись, я увидел Славу, дергающегося в такт входящих в его тело маслин. В руках он сжимал укороченный АК. Собаке — собачья смерть.
— Теперь-то все? — поинтересовался я, помогая Татьяне подняться.
— Кажись, все, — тряхнул головой мент. — А ты боялся, — оскалился он. — Я же сказал: все будет хорошо.
— Только твоей заслуги я что-то не вижу, — резко ответил я.
— Пошел ты, — опер развернулся и зашагал прочь. — Джипаря потом пригоню.
— Ладно, Дим, все же… спасибо… — выдавил из себя я.
— На здоровье.
Сдернув с "десятки" брезент, я убедился, что она чудесным образом не получила и царапины. Видать, кто-то там, наверху, очень сильно меня любит. Протянув девушке руку, я помог ей вскарабкаться на эвакуатор. Только сев в любимое кресло я смог поверить, что теперь все закончено.
Хотя, "все" — сильно сказано. Пора убираться отсюда. Такая перестрелка, вне всяких сомнений, заинтересовала вполне определенные органы, один из представителей которых уже удирал, что есть мочи, на моем паровозе.
Трупов на кладбище заметно прибавилось, причем свежих закопать еще никто не успел. Объясняться в кабинетах, из окон которых Колыму видно, совершенно не хотелось, так что убираться действительно пора. Последняя улика — Стечкин, тщательно протертый промасленной тряпкой, отправился за окно.
— Заводи, — нервно произнесла Татьяна, словно прочитав мои мысли.
— Заводятся девушки, — просветил я ее. — А моторы — пускаются.
Двигатель в ответ на прикосновение любящих рук ответил радостным урчанием. Скатившись по салазкам эвакуатора, я направил нос автомобиля в сторону города и дал волю стрелкам.
— Знаешь, — заметила девушка. — Теперь ты, как честный человек, обязан на мне жениться.
— Да? — погруженный в свои мысли я не очень вникал в суть разговора. — Пожалуй…
— Я согласна! — радостно улыбнулась Таня, чмокнув меня в заросшую щеку.
Черт! Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Сболтнул не подумав… а, может, все давно уже было продумано за меня? Тем, кто сидит высоко, глядит далеко и очень сильно меня любит?
Эпилог
Давно я не носил шапок. Зачем они нужны человеку в машине? Теперь, когда моя крошка была далеко, а морозец, пощипывающий кончики ушей — близко, я жалел, что не позаботился о таком простом предмете своего туалета. Да, к черту. Уральские морозы намного злее здешних.
Снег, кружась, ложился на мостовую. Разноцветные огни рекламы разгоняли сумрак ночи, соперничая с фонарями уличного освещения. Вдалеке возвышалась башня, которую построил человек, как и я, легко ведущийся на "слабо". Эйфель, чуть больше ста лет назад, решил доказать, что строение, имеющее основание в три раза меньшее высоты может и не упасть. Вот она до сих пор и не падает.
Я поднял воротник и спрятал руки в карманы. Прохладно, черт побери. Где ее носит? Нет, нельзя бабу одну в магазин отпускать.
— Сашка, — Таня, размахивая огромным пакетом, подбежала ко мне. — Смотри, что я купила!
— Опять тряпки? — попробовал угадать я.
— Лучше! — она достала розового плюшевого медвежонка. — Это будет новый Михо Шпалерадзе.
— Оперуполномоченный по особо важным делам Михо Шпалерадзе геройски погиб при исполнении, — возразил я. — А это — агент внешней разведки Изя Шпалерман.
— Какой ты у меня сумасшедший! — Александрова обняла меня за шею. — Я люблю тебя, муж.
— И я люблю тебя, жена, — ответил я после секундного замешательства.
Часть II. Слепой байкер
Глава первая
Ночь. Ночь — это неповторимый запах. Запах горячего мотора, паленой резины, бензина. Ночь — это неповторимые звуки. Звуки грохочущих многоконных моторов, свист тормозов, басы саб-вуферов. Ночь — это неповторимые образы. Образы стремительных и завораживающих линий настоящих автомобилей. Ночь — это уличные гонки.
Расинг — как наркотик. Особого кайфа, кажется, нет, но привыкание огромное. Расинг объединяет в себе очень многое, и составная его часть — туса. Полтысячи машин, по которым можно изучать автопром всего мира, и столь же разные люди. Здесь, у навеки застывшего Курчатова, в одной компании собрались все слои населения нашего города — от простого слесаря с завода до богатейшего банкира.
Именно здесь квинтэссенция жизни города. Политической, экономической, социальной. Здесь, на небольшом закутке перед памятником физику-ядерщику, заключаются самые громкие сделки, здесь вершится история.
А еще благодаря ночным гонкам встречаются две половинки одного целого. Например — Пчелкин с Аллой, я с Таней… да сколько их можно привести, подобных примеров? Сотни!
Но, без сомнения, самая удачная пара — я и моя крошка. Даже не удачная — идеальная. За последний год она кардинально изменилась. Нет, снаружи она так и осталась милашкой. Красавицей, сочетавшей в себе грацию и звериную ярость пантеры. Но внутри… да, были бы руки да голова на плечах — изменить можно все, постепенно шагая от хорошего к лучшему. В конце концов, предела совершенству нет. Кто-то думает, я говорю про Татьяну? Ага, как же. Конечно, вне всяких сомнений, само собой разумеется, я имею в виду самое прекрасное существо на свете — свою 2110.
Двухлитровый "Опель" уступил место под капотом двухкамерному Ванкелю объемом 2,6 литра с двумя турбинами. Соответствующей доработке подверглась трансмиссия, превратив переднеприводную "десятку" в полноприводного монстра. Мало? 575 лошадей — мало? Разгон до сотни за три с половиной секунды — мало? Расход топлива в двадцать с хвостиком литров по городу — мало? Возможно, и мало, но я же не для Монте-Карло ее готовил.
Именно это чудо света, цена которого заметно перевалила за два "кислых фрукта" рублей, я остановил рядом с серебристым Land Cruiser Prado. Покинув свою киску, я, вгрызаясь подошвами "гриндерсов" в мартовский гололед, подошел к колхознику и вежливо пару раз пнул дверку. Стекла джипа дрожали от басов Papa Roach. Хотя тонировка и не позволяла заглянуть внутрь, я не сомневался, что пассажиры паровоза все еще не догадываются о моем присутствии.
Ну-с, как желаете. Большому кораблю — большая торпеда. Вконец обнаглев, я нанес крейсеру такой удар, что, будь он на плаву, непременно перевернулся бы. Ответом было плавно опустившееся стекло.
