— Хотелось бы поинтересоваться, — произнес я. — Зачем?
— Что зачем? Это? — Федоров, не сводя с меня петарды, указал свободной рукой на глаза. — А вот. Ответ удовлетворяет? Теперь моя очередь: зачем тебе он? — злодей ткнул подбородком в точку над моей головой.
— Кто?
Я автоматически поднял взгляд. В руке, поднятой вверх, я продолжал сжимать Шпалермана. Медведь, вися на одной лапе, тупо улыбался своим беззубым ртом. Вот козел же! Я совсем про него забыл, а он даже не удосужился напомнить о своем существовании! Действительно, козел безрогий, а не медведь.
— Это Изя, — прорычал я. — Он — друг.
— Друг? — поднял бровь жулик. — Знаешь, где познаются друзья? В беде!
— А это что, уже беда? — уточнил я.
— А еще нет?
— Ну, если беда…
Медленно, слишком медленно, нарочно медленно, я опустил талисман на уровень груди. Евгений, чуть напрягшись, с интересом наблюдал за мной. Сергей, оставив на время свое занятие, высунувшись из-за смятой крыши Октавии, тоже уставился на медведя. Еще крепче сжав лапу талисмана, я взялся указательным пальцем второй руки за кольцо, торчащее из шва в не совсем потребном месте.
— Изя — он друг, — повторил я, дернув кольцо.
— И что? — озадаченно поинтересовался Федоров.
А ничего. Я крепко зажурился, отвернувшись от медведя. Четыре, три, два, раз. Раздался негромкий, приглушенный толстым слоем ваты, взрыв пиропатрона, веки, просвеченные насквозь потоком нестерпимо яркого света от световой гранаты, на мгновение окрасились в красный цвет.
— А-а-а, дерьмо! — завопил Евгений. — Я ничего не вижу!
Чего уж говорить! Я, зная, что за начинка у моего талисмана, успел отвернуться и зажмуриться, и то перед глазами плыли разноцветные круги, а Федоров смотрел прямо на медведя. Это все равно что разглядывать солнце через бинокль.
Байкер, выронив пистолет, тер глаза. Его водитель, отчаянно матерясь, катался по земле, закрыв руками лицо. Тезка, упав на колени, тоже не мог найти ни одного приличного слова. Друг познается в беде. Отбросив ставшего бесполезным Шпалермана, я поднял с дороги Макарова.
— Сука! — орал Федоров. — Я ничего не вижу!
— Тебе не привыкать, — улыбнулся я. — Ну, расскажи, каково это, быть на самом деле слепым? Хреново, да?
— Я до тебя доберусь, — заверил Евгений. — Я лично твои глаза тебе в задницу засуну.
— Ты доберись сначала, — посоветовал я, пальнув в воздух. — Всем лежать мордой в пол.
Сергей поняв первым, что власть переменилась, и спорить с заряженным шпалером чревато для здоровья, замер, растянувшись в пыли. Чудесно исцелившийся калека, крутя головой, пытался разглядеть меня, но глаза с узившимися до самого предела зрачками, улавливали слишком мало света. А то как же? Закон Ньютона о сохранении энергии работает всегда и везде. Свою долю света Федоров уже получил, и ему ее хватит минут на десять.
— Лежать, сказал.
Ударом рукоятки я напомнил бывшему компаньону значение слова "лежать". Вообще, какой-то я жестокий стал в последнее время. Раньше, чтобы засадить кому-нибудь в челюсть, меня надо было упрашивать довольно долго, испытывая мое почти безграничное терпение. Да, нервы стали ни к черту. Закончится это все — поеду на курорт какой-нибудь, отдохнуть.
Теперь царила настоящая идиллия: поверженные злодеи лежали на земле, а хорошие парни стояли на ногах. Правда, один из них ослеп на непродолжительное время, но это само пройдет.
— Предупредить-то мог, — прорычал Пчелкин, быстро мигая незрячими глазами.
— Не мог, — отрезал я, беря монтировку.
Мощным рывком завершив начатое Сергеем дело, я достал с заднего сиденья спортивную сумку, явно с вещами Кирилла, и два недостающих кейса. Подогреваемый любопытством, дрожащими от нетерпения руками, я открыл один чемодан.
Господи Иисусе! Жизнь, долгое время текущая беспокойной бурлящей черной рекой по каменистому руслу, внезапно изменила свой цвет и направление, став молочной рекой в кисельных берегах. В чемодане, в плотно упакованных пачках, лежали стопки долларовых банкнот! Не веря своим глазам, боясь, что это — галлюцинация, вызванная яркой вспышкой, я открыл еще один кейс. То же самое! Я положил руку на шершавый купюры, погладил воротник президента, провел пальцем по надписи "The United States of America". Баксы так никуда и не исчезли и не превратились в черепки, оставаясь зелеными бумажками. Черт побери! Я находился так близко, в одной машине с кучей этих гребанных гринов, и даже не догадывался об этом!
— Сколько их здесь… — прошептал я.
— А ты пересчитай, — ехидно предложил Федоров.
— Рот закрой, падла, — ответил я. — Пока я тебе его свинцом не залепил.
— Сколько чего? — забеспокоился тезка. — Что пересчитать?
— Я потом тебе покажу, — пообещал я.
Звук открываемой двери, сопровождающийся звоном осыпающихся осколков, заставил меня снова схватиться за волыну. Из остатков автомобиля выполз Мешков. Да, денек сегодня — чудо на чуде. Хореограф был измазан кровью, правая рука вывернута под неестественным углом, но он был жив, что после такой аварии просто невероятно. Брякнувшись, ударившись носом, заработав еще одно ранение, что, в общем-то уже не играло большой роли, Кирилл сел на асфальт, уперевшись спиной в борт Октавии.
— Что, творческая личность, — усмехнулся я. — Далеко ушел? Прокидать всех хотел?
— Они — мои, — прохрипел, сплюнув сгусток крови, Мешков.
— С чего бы? Искусство не продается — твои слова?
— Они — мои, — повторил Кирилл. — У меня мама болеет.
— Знаю я твою маму, — кивнул я. — Такая прямоугольная, пластиковая, да?
— Мне они очень нужны, — всхлипнул парень.
— Вот уж кому, а тебе они точно не нужны. Гений должен быть голодным.
— Обалдеть можно! — воскликнул Пчелкин.
Едва прозрев, он поспешил утолить свое любопытство тем же способом, что и я — засунуть нос в один из кейсов. Сергей с Евгением, тоже обретя вновь способность видеть, беспокойно зашевелились.
— Эй, эй, лежать, — помахал я пистолетом.
— Ты никуда не торопишься? — напомнил телохранитель.
Таня! Я же совсем забыл про нее! Не мудрено, с такой кучей бабок можно забыть про кого угодно. Я достал из кармана мобильник и включил подсветку. Половина одиннадцатого! Надо быть в клубе у телефона уже через полтора часа! Другой вопрос — готов ли я отдать четыре чемодана долларов, килограммов по тридцать каждый, за эту дурную девчонку? Но над этим я успею поразмышлять и по пути в "Четверть мили".
— Сашка, — позвал я. — Стрелять умеешь?
— А то, — кивнул тезка.
— Тогда держи их на мушке, — я вручил Макара Пчелкину. — Будут дурить — шмаляй.
