— Ты того… не перенервничай, — предостерег я.
Пытка продолжалась недолго — благоухание носков затмил запах горячего масла. Расер, несмотря на явное преимущество, держался в форвейде и не пытался обогнать меня. Или он задумал что-то недоброе, или же попросту ссал.
А вообще, по большому счету, такое развитие событий мне вовсе не нравилось. Первоначальный маршрут был изучен мной досконально за час до начала кампании. На том пути я знал каждую выбоину, каждую трещинку в асфальте, и, к тому же, на каждой дуге выбрал оптимальную траекторию, чтобы ехать не как в ралли — вслепую, а как в кольцевых гонках — "по записи". Пока был шанс вернуться на ту, первоначальную дорогу. Хоть и небольшой, но был, и не воспользоваться им, пока веду я, было бы непростительной ошибкой.
Как раз приближался нужный переулок. Сместившись до предела вправо, почти задевая ободами за разбитый бордюр, я приготовился заложить вираж. Расер понял мой маневр по-своему, и, вынырнув из облака пара и водяной пыли, обошел меня слева.
— Вот дерьмо! — выругался я.
Менять что-либо было уже поздно. Руки, действуя вперед головы, выкрутили руль, и крошка, скользя по скользкому покрытию, прочертив задними колесами дугу по внешнему кругу, а передними — по внутреннему, совершила левый поворот в лучших традициях автокросса.
— Чтоб тебя! — выдохнул Собакин, повиснув на ремнях. — Предупреждать же надо!
Выровняв машину, нарисовав горячей резиной на мокром асфальте сухую змейку, я пролетел по переулку и поставил машину поперек дороги. Ждем. Неудачно как получилось! Хорошо, если этот дурень намерен продолжать затянувшуюся дуэль, а если нет? Получается — все зря? Все наши приготовления, все нервы — зря?
Однако гонщик с завидным упорством продолжал приближать свой конец. Всего через несколько секунд из непрекращающегося потока воды вынырнули фары преследователя. Теперь играем на моем поле. Разогрев асфальт под лапами моей кошечки, я продолжил партию. Судорожно работая педалями и рычагом коробки, я набрал около двухсот двадцати километров в час. Больше — не к чему, это будет не гонка, а самоубийство. Диме и этого было более чем достаточно, и полковник, вцепившись руками в крышку бардачка, тихо ругался, проклиная и меня, и расера, и Даймлера с Бенцом, собравших свой первый автомобиль.
Расер, похоже, вознамерился окончательно достать меня, и продолжал набирать скорость, все ближе и ближе приближаясь к моему антикрылу. Интересно, что он задумал? Куда он, к черту, денется? Неужели, так сложно понять, что вперед я его не пропущу, тем более, на этой узкой дороге, так удачно обнесенной заборчиком с обоих сторон? Не собирается же он…
— Не собирается же он… — произнес полковник мои мысли вслух, оглядываясь через плечо.
Поганец собирался. Да еще как. И я уже ничего не успевал предпринять. Кроме одного — вжаться в кресло в ожидании удара. Нос преследователя, ломая свой передний спойлер и мои диффузоры, уткнулся в задний бампер "червонца". Удача, однозначно, была на моей стороне, и машина ни на йоту не сместилась со своей траектории. Впрочем, ощущение "приклеености" к дороге сразу исчезло, крошка сделала попытку взмыть над полосой асфальта, но я вовремя сбросил газ, вновь приковывая ее к дороге. Расер затормозить не успел, и во второй раз упер морду своей каракатицы в прелестный зад моей красавицы. Результатом стала разнесенная вдребезги головная оптика с одной стороны и жесткая ругань с другой.
— Козлина, — процедил я сквозь зубы.
— Саш, останови, а? — взмолился Дима.
— Очкуешь, сука? — рассмеялся я.
— Нет, но…
— Тогда заткнись.
Я бросил быстрый взгляд на Собакина. Тот, собираясь что-то возразить, проглотил невысказанные слова и как-то сразу сник. В глазах полковника был испуг, и это не страх скорости, сумасшедшей гонки — вовсе нет. Он боялся чего-то во мне. Я посмотрел в зеркало заднего вида, и, встретившись взглядом сам с собой, едва не выпустил руль от ужаса. В моих глазах было столько бешенства, азарта, желания победить, сколько бы хватило на всю сборную России по футболу.
— Машина же легче будет, — привел бывший опер свой единственный довод.
— У меня в багажнике музыки на полтонны, так что твои сто килограмм ничего не изменят, — ответил я.
Дима вытащил сигарету из моей пачки и сдался. Но черный расер сдаваться не собирался. Ослепший, он больше не решался идти на таран, а занял выжидательную позицию, отлично понимая, что этот проспект когда-нибудь да и кончится, и на его улице будет праздник. Пролетев по огромной луже словно на подводных крыльях, я примирительно похлопал Собакина по колену.
— Доставай свою рацию, через минуту будем, — предупредил я.
Полковник извлек из-за пазухи передатчик и отдал приказ. На такой погоде, с постоянно сверкающей молнией, помехи были просто ужасающими, и разобрать что-то в ответном хрипе рации было попросту невозможным. Очень хотелось бы верить, что этот марафон не зазря, и шутника ожидает достойный прием.
Войдя в поворот, который, по идее, вообще должен был быть единственным, а теперь был последним, я вышел на финишную прямую. Капкан находился примерно в сорока секундах от нас. Расер, похоже, был все же не дурак, и, показывая всю мощь Крайслеровской восьмерки, сделал отчаянную попытку вырвать пальму первенства из моих цепких рук.
Я сделал то, что и должен был сделать — переставку, подставляя свою корму под нос гонщика. Пока руки поворачивали руль, в голове тоже что-то поворачивалось. Не руль, конечно, а мысль. Мысль о том, что не следовало этого делать. Почему? Бывает такое, что подсознание знает гораздо больше, чем старается показать, и это был тот самый случай.
Не зря, не зря я сжег полтора десятка литров бензина, изучая маршрут. Жаль, что это выяснилось, когда уже стало поздно. Подсознание внезапно вспомнило, что именно здесь, на этом самом месте, дорожные службы, заботясь о всеобщем соблюдении скоростного режима, оставили, проводя "ямочный ремонт", приличных размеров заплату. И найти ее посчастливилось именно мне.
Суетиться было поздно — времени оставалось лишь на то, чтобы выругаться, что я и сделал. И снова зря. Стоило бы предупредить Собакина, чтобы держался крепче. Но полковник и сам, по моему крику, понял, что не все так гладко, как хотелось бы, да, к тому же, после поворота он и не отпускал ручек, вцепившись в них мертвой хваткой.
Передние колеса нашли на кромку и импульс удара, пробежав по рычагам, рейке, рулевому валу и штурвалу, отдался в руки. Баранку, слава Богу, я не выпустил. Ходовая тоже выдержала столь суровое обращение — гайки я всегда затягивал от души. Не выдержала последняя секция глушителя, и так поврежденная при таране. Поглотитель оторвался и со звоном поскакал по мостовой. Утробный рев многооконного двигателя сменился грохотом тракторного дизеля.
Да что там шум! Это полбеды. Вторая половина заключалась в том, что срез выхлопной трубы был расположен в точке наибольшего разрежния воздуха за кормой моей милашки, и теперь, без столь полезного аэродинамического эффекта, наполнение обоих цилиндров Ванкеля резко упало, в результате чего мощность снизилась процентов на семь. Не спорю, для штатного мотора мощностью в 94 лошадки семь процентов — фигня. Но для шестисотсильного агрегата семь процентов — это порядочно. Для сравнения — это почти половина тех девяносто четырех коней.
