После революции Петр Иванов перестал заниматься извозным делом в Питере, осталось лишь хозяйство в деревне Заполье. Во время Гражданской войны на территории Петроградской губернии он на некоторое время был мобилизован в белую армию Юденича – подвозчиком припасов.
Во времена НЭПа Петра Иванова не трогали, но как только началась коллективизация, жизнь пошла наперекосяк. Его, крепкого хозяина на земле, зачислили во «враги народа». Обвиняли в сопротивлении политике коллективизации: мол, «самораскулачился», чтобы не отдавать имущество и живность в колхоз. В 1932 году приговорили к году тюрьмы, но заменили штрафом. В 1935-м году, как кулака, выслали в Свердловскую область. В марте того же года он оттуда бежал, вернулся в родную деревню. Снова выслали – на этот раз поближе, в Батецкий район. Потом работал конюхом при известковом заводе в Изваре.
В недоброй памяти 1937 году Петра Иванова арестовали по доносу – за «антиколхозные высказывания». В протоколах допроса значилось, что Петр Иванов, «кулак-торговец», говорил следующее: «всех душат, жить нельзя, вот воевали за свободу и довоевались, теперь сидите и молчите. Недолго царствовать они будут, скоро придут к нулю». Припомнили ему и прошлые дела. Обвинили в том, что в конце 1919 года, во время бегства армии Юденича, он «вез белых до Нарвы».
Петр Иванов получил печально знаменитую «расстрельную» 58-ю статью. Арестовали его 10 октября 1937 года, постановлением пресловутой тройки У НКВД по Ленобласти от 17 октября осудили к расстрелу, а уже спустя четыре дня, 21 октября 1937 года, приговор привели в исполнение. Произошло это, по всей видимости, в подвалах «Большого дома» на Литейном. А похоронили, скорее всего, в Левашовской пустоши, вместе с десятками тысяч других жертв сталинских репрессий…
Жена Петра Иванова в это время жила с детьми в Ленинграде. Никого из них не тронули. Бывшая волосовская купчиха ненадолго пережила мужа: она умерла от голода в блокадном Ленинграде, и ее похоронили на Серафимовском кладбище.
По словам Маргариты Борисовны Абрамовой, в прежние времена в семье старались не распространяться про деда, боялись всю жизнь. «Всегда говорили про деда, что он умер во время войны, – говорит она. – Только во время хрущевской "оттепели" стали задумываться о его судьбе – отец начал понемногу рассказывать».
В 1989 году Петра Иванова посмертно реабилитировали. Муж Маргариты Борисовны, историк Всеволод Абрамов, пытался найти корни бывшего «питомца», но просто «утонул», по его словам, в громадном архиве Императорского Воспитательного дома. Найти ничего не удалось, ведь по тогдашним правилам, когда «питомца» усыновляли, его документы подлежали уничтожению. Загадка происхождения предка так и осталась неразгаданной. А в деревне Заполье до сих пор сохранился старинный дом, принадлежавший когда-то бывшему «питомцу» Петру Иванову. Во время коллективизации в начале 1930-х годов дом конфисковали. С тех пор и до сегодняшних дней там находится контора сельсовета…
Коммуна «братца Иванушки»
Как это ни печально, но тяга к «зеленому змию» являлась бичом крестьянской жизни в России, и ситуация в Петербургской губернии не служила исключением. По данным земской статистики конца XIX века, в то время как в Петербурге потребление алкоголя падало, в губернии оно росло: «с этим обстоятельством приходится считаться и на него нельзя не обратить внимания».
Пьянство серьезно влияло на здоровье крестьян. Когда в 1890-х годах проводилась перепись душевнобольных в Петербургской губернии, оказалось, что у большинства из них в основе болезни лежит алкоголизм. В итоге переписи статистики вышли на показатель: среди крестьян – один психически больной на 416 здоровых. По сравнению с общими показателями по России это была громадная цифра.
«Не без участия алкоголизма и растет число преступлений в Петербургской губернии, – говорилось в отчете земской статистики. – Что пьянство отражается на материальном благосостоянии народа – об этом лишне говорить, как и о том, что через это страдают земские интересы… Нельзя не признать основательными жалобы земств, что пьянство подрывает благосостояние народа, что оно причиняет ущерб самим земствам. Крестьяне, бросая свои земли, идут на сторону – на заработки, но последними почти не делятся с семьей; оставленное поэтому хозяйство рушится, недоимки растут. Проживши несколько лет на стороне, питерцы возвращаются домой, но как? И беднее, чем ушли, и с разного рода болезнями, которые приходится лечить тому же земству, перед которым они состоят должниками».
Бороться с пьянством во все времена пытались по-разному. Попытки правительственной власти противодействовать пьянству увеличением акциза на спирт и пиво, введением новых типов торговых заведений, усилением контроля за безпатентной торговлей и т.п. приносили мало пользы, поскольку в самом народе не пробуждалось встречного стремления к «отрезвлению».
Как отмечали земские статистики, борьба с пьянством ведется с двух сторон. С одной стороны – это частные инициативы различных обществ трезвости, обществ по борьбе с пьянством, церковно-приходских попечительств. С другой – труд отдельных лиц (земских начальников, мировых посредников и т.п.), всяческими способами пытающихся отвлечь народ от кабака. «Если спросить, что сделано и что делается для уменьшения пьянства среди народа в Петербургской губернии, то ответ на этот вопрос будет таков: сделано мало, да и делается немного. Вопрос о борьбе с пьянством в С.-Петербургской губернии требует серьезного внимания и выработки ряда мер к ограничению развития этого зла».
В Петербургской губернии на конец 1890-х годов насчитывалось всего несколько церковно-приходских обществ трезвости. Среди них – Царскосельское и Нижне-Шальдихинское общества трезвости, причем первое из них имело собственную чайную-столовую. В некоторых уездных школах велись чтения на антиалкогольные темы, в ряде сел организовывались «внебогослужебные» беседы, а в иных крестьянских обществах составлялись договоры о прекращении торговли вином.
«Стремление к трезвости в крестьянстве несомненно, но оно разбивается о праздники, – сетовал на страницах "Лужской газеты" в сентябре 1912 года местный обозреватель Н. Владимиров. – Праздники, которых летом бывает много, продолжают быть пьяными. В иной деревне целый месяц крепятся, но подошел праздник – и все шатаются на ногах, галдят, дерутся и сквернословят. Духовенство остается к этому безобразию равнодушным…»
Радикальное средство против пьянства предлагал в те же годы знаменитый проповедник «братец Иванушка», устроивший для себя и своих последователей нечто вроде коммуны, или колонии, на живописном берегу реки Оредеж, близ поселка Вырица.
Кем же был легендарный и боготворимый трезвенниками «братец Иванушка»? Звали его Иваном Алексеевичем Чуриковым, он родился 15 января 1861 года в крестьянской семье, в деревне Передовой поселок Александро-Гайской волости Новоузенского уезда Самарской губернии. С семи до четырнадцати лет он воспитывался у своего дяди, торговавшего рыбой и бакалейными товарами. Племянник работал у него в услужении, а потом начал самостоятельную торговлю.
Получая хорошие доходы, он разбогател, занялся сельским хозяйством, держал скот, стал зажиточным домохозяином, женился. Несколько лет дела шли в гору. Но потом последовали несчастья – одно за другим. По распоряжению ветеринара забили весь скот, что подорвало благосостояние Ивана Чурикова. Затем заболела умопомешательством его жена, и он был вынужден поместить ее в Астраханскую лечебницу для душевнобольных.
