От выпитого в голове стало вдруг ясно, а на душе легко.
— Должна тебе признаться, Генрих, что та часть жизни, которую я уже осилила, была всегда поделена между модой, которую я создавала, и мужчинами, которых я за руку водила по свету. Как правило, я оплачивала их заоблачные счета, что делаю и по сей день. Моя же мечта — отношения с мужчиной, где бы не присутствовали деньги. Правда, до сих пор мне этого не удалось.
— Предлагаю поступить следующим образом: я сейчас же оплачиваю счет, и ты начинаешь жить по новым правилам.
Шанель вдруг зашлась истерическим смехом, с которым ей удалось справиться, лишь оказавшись за рулем машины. Ехала она, правда, так осторожно, что первого же их остановил немолодой полицейский.
— Я что-нибудь нарушила? Я соблюдаю все правила.
— Вот именно поэтому, мадам! Вы не едете, а крадетесь, и я заподозрил, что вы немного выпили.
— Ошибаетесь, дорогой, я не немного выпила, а абсолютно пьяна.
— Видите, я оказался прав! Куда вы следуете, мадам Шанель?
— Вы знаете мое имя?
— Ваше имя знает весь Париж, вся Франция!
— Я еду домой, в отель «Ритц», здесь, за углом.
— Великолепно! Тогда следуйте осторожно за мной, — он сел на стоявший рядом мотоцикл и двинулся впереди машины.
Когда скромная кавалькада остановилась у парадного входа в отель, полицейский, как полагается, продвинулся несколько вперед, уступив место сопровождаемому лимузину. Горстка гостей, включая шофера Ларше, уже ждали у подъезда. К ним присоединился и Генрих.
Коко, выйдя из машины, направилась к стоявшему поодаль у своего мотоцикла полицейскому.
— Хочу поблагодарить вас за снисхождение и одновременно спросить, почему вы сопроводили меня не в участок, чтобы наказать, а домой?
— Видите ли, мадам, в другое время я поступил бы именно так — наказал вас за серьезное нарушение, несмотря на имя и знаменитость. Но сегодня нас, французов, серьезно унизили другие. Поэтому нам наказывать друг друга было бы уже слишком. Дождемся лучших времен, тогда и будем разбираться между собой. А пока прощайте, мадам, желаю успеха!
Он сунул руки в громадные кожаные перчатки с высокими крагами, запустил небрежным толчком ботинка мотор и с грохотом исчез.
* * *
День спустя Генрих сидел во дворе небольшого бистро за столиком под громадным каштаном, с веток которого время от времени шумно срывались созревшие за лето колючие плоды и, встретившись с землей, распадались на две равные половинки, выпуская на свет необыкновенной красоты ярко-коричневое глянцевое ядро.
— Пришел попрощаться и поблагодарить за безупречное сотрудничество, — произнес знакомый голос.
— Мне было очень приятно лично встретиться с человеком, о делах которого знал только по бумагам, сидя в Москве.
— Вот и отлично. А теперь попрошу передать в Центр следующее сообщение: «Имел длительную беседу с «моделью», которая подробно рассказала о провале миссии к английскому премьеру. Изложение письма премьера прилагается. В ближайшее время ее вызывают в Берлин, где планируется встреча с Шелленбергом. Содержание беседы передам по ее возвращении. Зубр». Итак, у меня пока все.
— Вам просили передать благодарность за своевременную информацию о планировавшейся встрече немцев с английским премьером. Встреча была заблокирована благодаря нашей активной позиции и вмешательству президента США. Дома у вас все хорошо. Родители живы-здоровы.
— Спасибо, — Генрих поднялся из-за стола. — Желаю и вам успехов.
— А я вам — удачи. Надеюсь на скорую встречу.
— Не исключаю. Живем по соседству.
* * *
Война формирует не только образ мышления людей, но и расписание поездов. Обычно состав, курсировавший между Парижем и Берлином, отправлялся с Северного вокзала французской столицы, следовал через Кельн и, спустя двадцать часов с небольшим, прибывал на вокзал «Цоо» в Берлине. Теперь же поезд двигался через эльзасский Метц, дальше — через Эмс и находился в пути не менее 25 часов. Это обстоятельство, впрочем, нисколько не огорчило Генриха и заметно обрадовало Карин.
— Мы возвращаемся тем же путем, что и приехали, — заметно оживилась она.
А дальше произошло нечто невероятное.
Положив вещи на полку, молодая пара, как и положено, вновь спустилась на перрон, чтобы продемонстрировать традиционное превосходство отъезжающих над остающимися.
Едва они ступили на платформу, как на них, бесцеремонно расталкивая вокзальную толпу, словно вихрь, налетела Шанель. Вид у нее был необычайно возбужденный: расширенные зрачки, разметавшиеся волосы…
— Успела, слава Богу! — произнесла она, с трудом переводя дыхание.
— Что случилось, Габриэль? — взволновалась Карин.
— Я пришла утром на завтрак и увидела пустые кресла за вашим столом, поняла, что вас не будет, и мне стало невыносимо больно. Я села в машину и приказала Ларше гнать на Северный вокзал, не взирая ни на какие правила. И вот я здесь, опять с вами, пусть и ненадолго.
— Спасибо тебе за искренность, Габриэль, — Генрих обнял ее.
— А вам — за то, что вы такие теплые люди. Сегодня Динклаге сообщил, что нам вскоре предстоит поездка в Берлин для встречи с высоким начальством. А я обрадовалась тому, что снова увижу вас.
«Господ пассажиров просят занять свои места, поезд отправляется без сигнала через несколько минут», — прозвучал жестяной голос из репродуктора. Пассажиры послушно разбрелись по вагонам. Войдя в купе, Карин и Генрих подошли к окну. Габриэль стояла напротив и грустно смотрела на них.
Когда вагон тронулся она продолжала стоять неподвижно, постоянно уменьшаясь в размерах, пока не исчезла из виду совсем.
Глава восьмая
Поезд медленно, без очевидного на то желания, покидал мирный в самый разгар войны Париж. Разобравшись наконец во всех хитросплетениях железнодорожных путей парижских пригородов, состав, выбрался на прямую дорогу и облегченно и монотонно застучал колесами.
Шниттке решил воспользоваться оставшимся временем пребывания за пределами родины, уединившись с дамой в своем купе. Однако идиллия, в которую он было с наслаждением погрузился, пришлась кому-то не по душе.
В полночь поезд осторожно подъехал к франко-германской границе, по обе стороны которой находились немецкие пограничники. Чуть поодаль двое молодых французских чиновников живо обсуждали какую-то скабрезную тему, сально хихикали и активно жестикулировали, изображая то, что, казалось, трудно было воплотить в словесную форму. В вагон поднялся офицер в чине капитана, самоуверенности которого вполне хватило бы любому полковнику.
— Извините за беспокойство, прошу ваши документы! — обратился он к Шниттке. После чего придирчиво ознакомился с предъявленным удостоверением и, понизив голос, предложил пройти с ним в небольшое станционное помещение.
