Теперь вставал вопрос об ответственности за поражение. Фюрер мог быть только победителем, виновными за поражение должны были стать все остальные.
По Германии прокатилась мощная волна арестов, накрывшая высокопоставленных военных, представителей администрации и прочих чиновников. Суды работали круглосуточно по налаженной схеме, весело штампуя смертные приговоры, словно путевки в новую жизнь.
Адмирал выключил радио, пыхавшее ненавистью к уродам и подонкам, посмевших покуситься на фюрера в такое трудное время, и вышел на улицу.
Июльский день выдался жарким, и даже стройные сосны, поднявшиеся высоко в предместье Берлина Шляхтезее не могли уберечь землю от палящего солнца. Пройдя пару километров по лесу, он зашел в небольшую пивную, стоявшую чуть в стороне от дороги, и занял столик в дальнем углу.
Здесь он однажды оказался, прячась от дождя. Сейчас, подавая заказанный бокал красного вина, хозяин не узнал в маленьком невзрачном человечке автора удивительных и успешных хитросплетений коварных политических интриг, приведших Европу к последней и жесточайшей «битве народов», близившейся теперь к своему трагическому концу Правда, зайдя за стойку, хозяин все же наморщил лоб, пытаясь вспомнить, где он мог видеть почему-то запомнившееся лицо.
— Разрешите предложить вам еще бургундского? Мы получили его с большим трудом, да и за немалые деньги.
Адмирал согласился. Вино того стоило.
— А что, скидку вам французы не делают?
— Делали, когда под оккупацией были. Фермеры и виноделы отслеживали показания политического барометра. Нынче читают сводки с фронтов. Как только наши делают шаг назад, они — шаг вперед, повышая цены. До чего ж поганая нация! — хозяин безнадежно махнул рукой и направился за стойку.
Адмирал улыбнулся и прислушался невольно к шумной дискуссии, которую на повышенных тонах вели двое работяг, немолодых и абсолютно убежденных в своей правоте.
— Когда мы на Восток без остановки шли, вся эта знать военная мундиры из сундуков вытащила, железные кресты нацепила и руку вверх научилась вскидывать. Хайль фюрер орали до хрипоты. А вот теперь его же взорвать решили. Вот им и цена. И правильно фюрер их теперь на виселицах, как вонючие гирлянды, велел развесить!
— Полностью с вами согласен, эти сапоги хотят фюрером расплатиться за все, чего не сумели сами, — неожиданно поддержал их сидевший за соседним столиком молодой человек в жилетке.
Он встал из-за стола и, сильно хромая, направился в сторону единомышленников.
Адмирал расплатился, вышел на улицу и двинулся в обратный путь к дому. Солнце продолжало старательно греть землю, но тем не менее дышать стало куда легче. Он шел по пригородному вычищенному лесу, пытаясь разобраться в бесконечных путаных тропинках и таких же мыслях, стремительно закручивавшихся в тугой узел.
Понятие «немецкий народ», всегда казавшееся ему расплывчатым, но обязательным, теперь представлялось как нечто, противоречащее его восприятию самого себя, а потому абсурдным. Сегодня он — блестящий морской офицер, проплывший под и над водой все моря, стал, как теперь говорят, просто «сапогом», проигравшим все сражения.
Мысль оборвалась в тот момент, когда перед глазами возникло серое современное трехэтажное здание с модной плоской крышей. Он редко смотрел на этот дом с бокового фасада, а потому не сразу признал в нем свое пристанище.
— Господин адмирал, через час ожидается прибытие ваших гостей, у нас все к приему готово, — почти по-военному доложила идеально воплощавшая амплуа мажордома пожилая дама.
Адмирал поднял на нее глаза, и на его лбу сложились три глубокие складки.
— Спасибо.
* * *
Поднявшись к себе в кабинет, адмирал опустился в кресло, прикрыл глаза и вновь погрузился в размышления. Еще вчера задуманный приятный вечер в окружении людей своего круга выглядел событием и приятным, и заурядным. Сегодня же после посещения местной пивной привкус был совершенно иным. Все, что ранее казалось безусловным, стабильным и прочным, вдруг пошатнулось, показалось дряхлым и даже вовсе нежизнеспособным и никчемным. Адмирал откинулся на спинку кресла, глянул поверх стола на противоположную стену, и вдруг ощутил на себе суровый взгляд отца, который мрачно и в упор смотрел на него с портрета, выполненного каким-то незадачливым художником. Отец никогда не говорил пространно, но всегда внятно и конкретно. Вспомнились слова:
— Послушай, Вильгельм, я ведь тебе уже однажды сказал свое слово: не лезь в политику. Политика — это отхожее место для проходимцев и дилетантов. Ни к чему нормальному и созидательному не пригодных. Кроме лжи и зловония от них ничего не исходит. У нас в роду все были металлургами, до грязных дел не опускались. Твои дед, отец, наконец, твой старший брат Карл, поднявшийся до генерального директора у такого гиганта как Тиссен, все мы посвятили жизни металлу, и он нас не подвел. Когда ты родился, я с первым зубом положил тебе в рот серебряную ложечку в надежде, что и ты…
Монолог отца был прерван стуком в дверь.
— Господа гости прибыли! — доложила прислуга.
«Зачем я это затеял в такое неподходящее время? — с досадой спрашивал себя адмирал, выходя к гостям. — Все это просто пир во время чумы».
Единственный, кого он в этот вечер действительно желал бы видеть, а, точнее, слышать, был уже довольно известный в Берлине пианист Хельмут Маурер, дом которого располагался по соседству. Близкое соседство и искренне трогательное отношение адмирала к музыке позволяли музыканту чувствовать себя легко и непринужденно в доме военного столь высокого ранга.
После небольшого фуршета пианист подошел к роялю, открыл крышку, обнажив клавиши. А когда опустил на них руки, гостиная наполнилась музыкой, завораживающей своей красотой и изысканностью. Казалось, музыка, стремительно вторгшаяся в это помещение, способна легко развеять мрак, со всех сторон подступавший к этому зданию. Звуки музыки нарушил телефонный звонок, оглушивший, словно набатный колокол. Прислуга бросилась к аппарату и быстро поставила его на стол перед хозяином, держа провод над головой.
— Канарис. Слушаю вас, — как можно тише ответил он трубке.
— Шелленберг. В исполнение приказа шефа гестапо Мюллера я должен арестовать вас.
Адмирал опустил руку с трубкой, лицо приняло необычное выражение, но он тут же взял себя в руки.
— Что ж, приезжайте.
Шелленберг появился в сопровождении хауптштурмфюрера СС. Адмирал поднялся из кресла и пошел навстречу вошедшим, по дороге судорожно размышляя, следует ли арестованному подавать руку исполнителю приказа об аресте? Вопрос решил без труда и привычно вошедший вслед за Шелленбергом эсэсовец, громко рявкнув, отнюдь не в светском тоне:
— Посторонним покинуть помещение!
Испуганно цепляясь друг за друга, благородная публика покинула гостиную. Крышка рояля осталась открытой.
— Вам что, нужна отдельная команда? — повернулся эсэсовец к пианисту.
