— С этим спешить не будем. Посмотрим, куда маятник качнется. А пока, как всегда — с поражением начинается паучья возня в банке. Люди с аппетитом пожирают друг друга.
— Прав был Наполеон, от абсурда до инсульта — один шаг.
— Наполеон говорил несколько иначе, но суть та же, — с осторожностью заметила Карин.
Шниттке недобро глянул на нее:
— А суть, мадам, в том, что все мы скоро превратимся в навоз.
— Так уж сразу? — поинтересовалась она.
— Нет, не сразу, — не поддержал он шутливой интонации. — Сначала мы едем в Париж, и в отеле «Ритц» совершаем групповое самоубийство. В Берлине уже шесть генералов совершили этот обряд.
— Не думаю, что нам надо следовать их примеру.
Шниттке влил в себя двойную порцию сливовой водки.
— Тебе, может быть, и нет, а мне есть над чем подумать.
Подошел хозяин гостиницы.
— Уважаемые господа немцы, не желая быть навязчивым, хотел только спросить, нет ли у вас каких-либо особых пожеланий? Мы неизменно с особым вниманием относимся к немецким гостям.
— Это за что же? — с развязной ухмылкой поинтересовался Шниттке.
— За то, что вы, немцы, в критический момент истории так отнеслись к нашей испанской трагедии. А ведь первая личная встреча Франко с Гитлером была именно здесь, в этом ресторане. Франко тогда встретил Гитлера на перроне вокзала, и они вдвоем пришли сюда, в мой ресторан, сели вон в том углу. Охрана канцлера плотным кольцом окружила все здание, любопытные собрались вокруг. Мы зажарили на вертеле телячью ляжку, но выяснилось, что фюрер вегетарианец. Нас ведь предупреждали, но мы поверить не могли, что от такого блюда можно отказаться.
— А ногу-то куда вы дели? — негодующе поинтересовался Шниттке.
— Ах, да, вечером гостям подали. Такого они и не ждали, съели с удовольствием, да еще и за фюрера тосты поднимали.
— Ну, а как же фюрер? Остался голодным? — с улыбкой поинтересовалась Карин.
— Не знаю, ему из вагона-ресторана какое-то специальное блюдо принесли из капусты с яблоками. Франко даже ради политики сдержаться не смог и попросил кусок мяса.
В подтверждение слов хозяин представил гостям на обозрение фото, на котором оба диктатора фальшиво улыбались друг другу.
— Спасибо за вкусный рассказ, — прервал хозяина Шниттке, и, пожалуйста, принесите еще двойной киршвассер.
Профессионализм взял верх: нельзя перегружать гостя своим присутствием. Хозяин тут же удалился и прислал с официантом нераспечатанную бутылку вишневой водки. Шниттке принял это как должное, тут же наполнил рюмки и предложил выпить за адмирала.
— Недавно он был здесь проездом, мы просидели до глубокой ночи, обсуждая главное — что ждать от грядущего.
— И к чему пришли? — поинтересовался Генрих.
— В лучшем случае — виселица, в худшем — гильотина. Смотря, какой придумают сценарий.
* * *
На следующее утро все трое отбыли в Париж, который встретил их весьма настороженно. В отеле «Ритц», большая часть номеров оказалась свободной. Шниттке прямо с вокзала отправился в резидентуру абвера, Карин и Генрих распаковали чемодан и спустились в ресторан, который оказался пуст, если не считать многодетной румынской семьи, завтракавшей в дальнем углу у окна.
Усаживаясь за столик, Карин поежилась и обняла себя за плечи обеими руками.
— Если позволите, я принесу вам плед? — предложил официант.
— Ни в коем случае, он будет напоминать мне о грядущей старости!
— А вот что-нибудь перекусить нам, пожалуйста, принесите, и обязательно — кофе, — постарался развеять мрачные мысли Карин Генрих.
Разубеждать молодых дам в неизбежности их грядущего старения — вещь сложная, а потому официант был благодарен Генриху за поддержку. Благодарность оказалась в высшей степени щедрой: на столе появились блюдо с жареным фри, ветчина двух сортов, тосты, укутанные словно младенцы в белоснежные салфетки, кусочки сливочного масла на льду и домашний клубничный джем.
Аппетит приходит во время еды.
Внезапно и надолго исчезнувший Шниттке появился, когда стол уже был накрыт. Ранее в отель «Ритц» он не приходил «по оперативным соображениям», а в ресторане появился, демонстрируя полную уверенность в себе и, сев за стол, потребовал выпить чего-нибудь покрепче кофе. Официант с улыбкой предложил русской водки.
— Самая настоящая, из немецких трофеев начала войны, — подчеркнул он.
— А вот это великолепно! — пришел в восторг Шниттке. — Давайте выпьем и вспомним, как браво все начиналось и как мрачно заканчивается.
Водка всем пришлась по душе и кстати.
— А вы знаете, она ведь сладкая! — изумилась Карин после трех глотков.
— Вот и прекрасно! — восхитился Шниттке, — и, пока мы еще в трезвом уме и здравой памяти, давайте решим наши служебные задачи.
— Кстати, когда я набрался мужества и предложил адмиралу не возвращаться в Берлин, он только усмехнулся.
— Дорогой Шниттке! Абвер, то есть, мы с вами, ухитрились оставить в оккупированных нами странах от Волги до Ла Манша не самые светлые воспоминания о себе. А, как вам известно, платить приходится не только по счету в ресторане, но и за содеянное в жизни. Нас же принесет в жертву победителям наше же руководство, которое судорожно и спешно пытается переложить вину на низы. Это заигранный сюжет в истории человечеств.
Шниттке помолчал, а затем вдруг спохватился, открыл портфель и выложил на стол две разновеликих пакета.
— Ах ты, черт, чуть не забыл! Вам, мадам, предоставляется бессрочный отпуск с полным содержанием по линии командования военно-воздушных сил Германии. Тебе, Генрих, оплаченный отпуск на полтора месяца с правом получения содержания в любой резидентуре. А это — подписанные бланки для передвижения по территориям, где еще слышится немецкая речь. Ну вот, кажется, я исполнил свой долг, а потому имею полное право, — он умолк, пытаясь собрать расползавшиеся в стороны пьяные мысли.
Генрих поднял глаза на Карин, и ему показалось, что оценки их схожи. Люди пьяные и трезвые воспринимают мир по-разному, хотя миру они одинаково безразличны.
— Кстати, — продолжил Шниттке, — наши коллеги, которых я повстречал в Андэй, рассказали, что после покушения на фюрера арестовано пять тысяч высших военных и не военных чиновников, большинство которых казнены, в основном через повешение.
— И чего же нам ожидать? — спокойно поинтересовалась Карин.
— Того, что эта цифра вырастет в тридцать, а то и в пятьдесят раз. — Шниттке помолчал, затем поднялся из-за стола.
— Что ж, завтра утром еду в Берлин. Вновь надену форму и буду служить дальше, правда, уже непонятно кому. Пошли слухи, что мы теперь не военные, а «государственно безопасные», — Шниттке криво улыбнулся, поцеловал на прощенье Карин в щеку и крепко пожал руку Генриху.
