— Дорогой господин полковник, — прозвучал голос над самым ухом, — приглашаю на кружку пива.
Несмотря на отвратительное настроение Гофмайера и еще более мерзкую погоду, лицо Шниттке сияло беззаботной улыбкой.
«Молодую жену похоронил всего два года назад, на службе черт знает что творится, а он улыбается», — с раздражением подумал Гофмайер.
— Спасибо, но так далеко я ехать не готов.
— И не надо! — весело откликнулся Шниттке. — Можем сегодня посидеть где угодно.
Они молча перешли по мосту на другую сторону канала, миновали несколько перекрестков и спустились в уютный подвальчик, переполненный людьми и пивными испарениями.
В зал Шниттке вошел первым, что было явным нарушением табели о рангах. Но, как выяснилось, полностью соответствовало уже сложившимся отношениям на местном уровне.
— Господин майор! Рады видеть вас в добром здравии! — громко обрадовалась хрипловато-прокуренным голосом не очень молодая, но уверенная в своей вечной молодости кельнерша, держа в руках сразу восемь доверху наполненных пивом кружек, — стол уже заждался вас!
Мгновенно расставив принесенные кружки по местам, она ловко выхватила одной рукой из-за угла небольшой столик, приставила к нему два стула и, словно фокусник, проделавший эффектный трюк, застыла в ожидании аплодисментов.
— Для начала две кружки пива, две стопки вишневой водки, что-нибудь закусить и обязательно твою очаровательную улыбку!
— Слушаюсь, господин майор! Как прикажете! — кельнерша вытянулась, щелкнула каблуками и, развернувшись почему-то через правое плечо, удалилась. Вернулась она мгновенно.
Шниттке поднял стопку.
— Господин полковник, не забивайте вашу светлую голову темными мыслями, снимите с лица похоронную маску и замените ее ясной улыбкой.
— Ты неисправимый оптимист. Но сейчас это вряд ли нам поможет.
Гофмайер обреченно опустошил стопку и громко поставил ее на стол.
Шниттке попросил принести еще две.
— Я больше пить не буду, — отмахнулся Гофмайер.
— Это последняя, за которую плачу я. Все последующие — за твой счет.
— Последующих не будет. И вообще ты должен был бы знать, что я пью только за благополучие Германии и мое вместе с нею. А сейчас…
— Поверь мне, сейчас — тот самый случай.
Гофмайер поверил родственнику и выпил.
— А теперь слушай внимательно. — Шниттке наклонился поближе к собеседнику.
— Сегодня перед самым обедом адъютант фюрера по военным вопросам, известный тебе Герхард Энгель, пожелав фюреру приятного аппетита, неожиданно и как бы невзначай добавил:
— Было бы весьма полезно, мой фюрер, если бы вы приняли адмирала Канариса.
Гитлер молча посмотрел в глаза адъютанта.
— А вы знаете, что по этому вопросу ко мне уже обращался ваш коллега Шмундт. Это вас не смущает?
— Скорее, наоборот, вдохновляет.
— Ах, даже так? — Гитлер неожиданно рассмеялся. — Тогда давайте вашего адмирала сегодня в 16.00.
Начало рассказа весьма взбудоражило Гофмайера. Он схватил стопку и громко шлепнул ее о столешницу только потому, что она оказалась пустой. Кельнерша поспешила исправить досадную оплошность.
— Ну а дальше?
— А дальше, как договорились, платишь ты.
— Перестань валять дурака, — искренне возмутился Гофмайер. — Ты же знаешь, что для меня это вопрос…
— Итак, в 16.00 адмирал предстал перед фюрером. И у них состоялся примерно следующий разговор:
— Если вы пришли убеждать меня, что без еврейского мусора нам обойтись нельзя, то напрасно, — бросил фюрер, пока адмирал садился в предложенное ему кресло напротив.
— Никак нет, мой фюрер, вполне можно. Но, признаться, я руководствовался вашим же высказыванием: «Кто еврей, а кто нет, определяю я».
— Это сказал Геринг, и я с ним согласился. Однако вы не фюрер и даже не Геринг, а потому вам следовало бы держаться поскромнее, — Гитлер пристально и долго всматривался в лицо Канариса. — Мне доложили, что эти нелюди используют вас, то есть военную разведку, чтобы уйти от справедливой кары.
— Извините, мой фюрер, но это не совсем так.
— А как? — Гитлер резко перегнулся через стол, и его голова оказалась настолько близко от лица адмирала, что он почувствовал несвежий запах изо рта фюрера.
— Приведите мне только один-единственный пример, когда хоть кто-то из этих людей принес бы или смог бы принести пользу Германии, — Гитлер откинулся на спинку кресла, и лицо его сразу уменьшилось в несколько раз.
Адмирал понимал, что каждая доля секунды промедления работает против него, а потому схватился за первую пришедшую на ум фамилию.
— Клаус Эдгар, например, выходец из Прибалтики. Во время Первой мировой войны был сослан русскими в Сибирь, где встал во главе пленных австрийских и немецких социал-демократов. Позже в качестве такового неоднократно приезжал в Москву и встречался со Сталиным.
Гитлер обхватил голову обеими руками и долго раскачивался молча.
— С кем? Со Сталиным? Почему мне вовремя не доложили? Канарис, хоть вы-то понимаете, что для меня Сталин сегодня важнее Черчилля? Когда я наконец увижу помимо блеска сапог еще хотя бы слабые проблески ума у наших военных?
— Известно ваше резко отрицательное отношение к этому человеку, поэтому мы не хотели раздражать вас упоминанием недостойного имени.
— Кому известно? Что за чушь? Я считаю Сталина одним из самых талантливых, а потому и самых опасных для нас политиков. И он сумел противостоять мне, а это уже талант и немалый. Представьте, потерять в результате нашего блицкрига половину армии, а затем остановить нас у самых ворот Москвы. Кстати, как вы думаете, почему он не покинул столицу, когда мы практически уже входили в город? Расчет это или уверенность?
— Думаю, уверенность, построенная на расчете.
Гитлер вновь поднял голову и долго смотрел в глаза собеседнику.
— Я думаю точно также. — Он резко поднялся и подошел очень близко к Канарису.
— Впредь полученную вами информацию относительно Сталина — Черчилля докладывайте мне лично. Связывайтесь через адъютанта Энгеля. А сейчас можете идти, — Гитлер еле поднял руку в знак прощального приветствия, затем резко повернулся и направился к своему столу.
Захлопнув за собой дверь кабинета, Канарис некоторое время стоял в нерешительности.
— Господин адмирал! Надеюсь, все прояснилось? — адъютант Энгель добродушно улыбнулся.
— К сожалению, главное осталось в подвешенном состоянии.
— Тогда прошу ко мне в кабинет.
Опустившись в кресло, Канарис дал выход распиравшим еще совсем свежим впечатлениям.
