— Здравствуйте, фрау, — произнес Северов и склонил голову. — Я — Генрих, прибыл к вам на постой.
— Карин, — вырвалось у нее невольно, о чем она тут же пожалела и взяла себя в руки. — Я — хозяйка дома, поэтому по всем проблемам быта обращайтесь ко мне. Вот — туалет и умывальник. На столе ужин и горячий кофе. В экстренных случаях постучите мне в дверь на втором этаже, но только до 945 вечера — потом я ложусь спать. И с 7.30 утра, когда я уже бодрствую.
«Брунгильда», — назвал ее мысленно Генрих эпическим германским именем, неожиданно всплывшем в его памяти из времен далекого детства.
Тогда мать читала ему на ночь отрывки из древнего эпоса, кажется, из «Песни о нибелунгах». В воображении сложилась статная дама с мужественным лицом и мечом в сильных белых руках. Карин на эпическую Брунгильду не тянула. Была на голову ниже воображаемой героини, в плечах вполовину уже. Руки, конечно, никогда тяжелого меча не держали и были нежно красивы, особенно кисти с длинными изящными пальцами и миндалевидными ухоженными ногтями.
— Для чтения на столике газеты, — продолжала она. — К сожалению, не свежие, новые пока не поступали. Дом охраняется снаружи, так что самостоятельно выходить не рекомендуется. — Она повернулась и едва заметно плавно покачивая бедрами направилась вглубь комнаты к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Спокойной ночи, фрау Карин!
Пожелание застало ее уже на второй ступеньке лестницы. От неожиданности она слегка вздрогнула, повернула голову и глянула через плечо на гостя так, словно он сделал ей скабрезное предложение.
Оставшись в одиночестве, Генрих привел себя в порядок, съел оставленный на столе ужин, уселся в кресло и почувствовал, как приближающийся сон, перемешиваясь с реальностью, овладевает им. Завтра начнется новая жизнь. Как долго она продлится? Или едва начавшись, бесславно закончится в темноте подвала или на поляне при ясном свете? Но это уже совсем не важно.
Глава четвертая
Гофмайер поначалу был удивлен, почему не последовал быстрый ответ на его предложение. «Вот так всегда. Скорей-скорей, а затем тишина».
Критиковать начальство в разговоре с самим собой всегда приятно, а главное, безопасно. На сей раз, однако, это не прошло бесследно. Через несколько минут принесли телеграмму, прочтя которую Гофмайер вынужден был поумерить свой пыл, особенно прочитав последние фразы: «С предложенной вами кандидатурой согласны. Для работы с агентом прибудет Шниттке. Центурион».
«Центурион» был псевдонимом адмирала, которым он подписывал телеграммы, направлявшиеся во все точки мира, где действовала резидентура абвера.
После прочтении телеграммы Гофмайером овладело смешанное чувство. С одной стороны, он относился к своему дальнему родственнику с большим теплом, зная его разухабистый характер, уживавшийся каким-то образом с удивительной порядочностью по отношению к людям. С другой стороны, Гофмайер незаметно убедил себя в том, что появление русского парашютиста, пожелавшего работать на великую Германию именно под его началом, вовсе не случайно. Это было результатом правильно организованной работы подразделения абвера, которым руководил он. Что он сделал конкретно, было не ясно даже ему самому. Но Гофмайер не сомневался, что легко сумеет сформулировать это при первой необходимости. А поскольку личная заслуга его в этом деле неоспорима, то, откровенно говоря, делить успех даже с милым родственником не очень-то хотелось.
В этих сомнениях Гофмайер и провел остаток этого и начало следующего дня. Вернувшись после обеда, он сел в кресло, поинтересовавшись в секретариате, нет ли для него сообщений из Берлина, имея в виду время приезда Шниттке, и ввиду отсутствия таковых погрузился в размышления о том, как ему следует принять родственника.
И, как говорится, стоит подумать о черте, и он явится. Дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет вместе с порцией свежего воздуха влетел излучающий оптимизм, помноженный на вечное движение, Шниттке.
Он был одет в прекрасно подогнанный по его фигуре военный мундир, на котором красовались совсем нетронутые временем погоны подполковника. А сам он распространял не только свечение блестящих погон, но и сильный запах модного одеколона «4711».
— Послушай, Шниттке, присядь на секунду и объясни, что происходит? — взмолился Гофмайер.
— Изволь. Рассказ в обмен на кофе с коньяком. Принцип прост: чем больше коньяку, тем подробнее рассказ.
Гофмайер открыл створку шкафчика и послушно поставил перед гостем бутылку коньяка. Тут же принесли кофе. Шниттке сделал несколько жадных глотков того и другого, в соотношении один к трем в пользу кофе.
— Итак, с чего начнем? — спросил он, но, не дожидаясь ответа, приступил к повествованию. — Меня неожиданно вызвали на самый верх. Как всегда, адмирал был немногословен: «В связи с некоторой вынужденной обстоятельствами перестройкой нашего агентурного аппарата вам предстоит вылететь в Россию для принятия на связь нового человека, которого мы планируем в дальнейшем использовать на Западе. Гофмайер, к которому вы направляетесь, старейший и опытнейший сотрудник абвера».
— Это он вам меня рекомендовал?
— Нет, это я вас ему рекомендую, — ответил адмирал и поднялся из кресла в знак окончания аудиенции.
— И что дальше?
— Дальше я оказался в самолете рядом с очень приятной дамой, женой то ли начальника, то ли заместителя начальника штаба армии, которая летела сюда, чтобы отпраздновать какой-то юбилей мужа. В связи с этим обстоятельством она везла с собой солидный набор французских напитков, который очень скрасил нам неприятное время висения в воздухе. Когда самолет пошел на посадку, она высказала явное сожаление по поводу предстоящего расставания. Я согласился продлить общение в машине, которая доставит ее в расположение ставки, а меня — к тебе. Должен сказать, я горд, что оказался здесь, не причинив тебе лишних хлопот.
— Когда-нибудь женщины погубят тебя, — мрачно заметил Гофмайер.
Родственники просидели до полуночи, обсуждая дела служебные, а заодно и житейские.
Часам к десяти утра следующего дня «Опель-капитан» серого цвета въехал во двор бревенчатого дома. Два немецких офицера в идеально отглаженной форме, без малейших признаков неудобств фронтовой жизни, легко поднялись по ступенькам, не касаясь перил.
— Фрау Карин, позвольте представить вам моего коллегу, подполковника Шниттке. Он только что из Берлина.
— Как дела в столице Рейха? Я слышала, бомбят?
— Вы слышали? Неужели и сюда шум взрывов доносится? — попробовал неудачно сострить Шниттке.
— До нас все доносится, — сухо парировала Карин. — Слава Богу, я сумела уговорить отца перебраться в наше поместье, все же это в пятидесяти километрах южнее столицы.
— А где ваш постоялец? — поинтересовался Гофмайер.
— Я здесь, — отозвался из глубины гостиной Генрих.
Хозяйка поставила на стол кофейник с суррогатным кофе и деревянную хлебницу с веселенькими цветочками снаружи и блеклой выпечкой внутри.
