В коридоре царил полумрак. Он двигался почти на ощупь, тихо переставляя ноги по идеально гладкой поверхности пола, выложенного добротным паркетом в далекие дореволюционные времена в здании тогда еще знаменитого страхового общества «Россия». Свершившаяся в стране революция отдала здание в руки различных Управлений госбезопасности, которые уже никого и ни от чего не страховали.
Осторожно передвигаясь по безлюдному и темному коридору, Григорий услышал за одной из закрытых дверей стук пишущей машинки. Открыл дверь и оказался в небольшой комнате. Перед ним за столом сидел молодой блондин, целиком погруженный в творческий процесс. Он старательно водил указательным пальцем по клавиатуре и, отыскав нужную букву, со всей силы ударял по ней, после чего тут же приступал к поискам очередного необходимого ему знака. Оба глаза, стянутые к переносице, прикушенный кончик языка в левом углу рта подтверждали, что творчество требует полной и самозабвенной отдачи.
Григорий незаметно прошел за спину труженика и углубился в чтение уже отпечатанных в муках строк.
«Дорогая Ксения. Пишу тебе на мошинке…»
— Не «мо», а «машинка», — поправил из-за спины Григорий.
— А ты откуда знаешь? — поинтересовался автор, не удивившись и не повернув головы.
Вопрос застал Григория врасплох — в синтаксисе он был не силен, но в орфографии чувствовал себя уверенно.
— Стасис, делай, как говорю, не задавай глупых вопросов.
Иногда уверенный тон действеннее доводов. Каретка машинки сместилась влево, и буква «о» уступила место «а».
— Ну и чего ты здесь сидишь ночами? Тебе дня не хватает? — поинтересовался Григорий.
— Приказали до утра подготовить к сдаче в архив дело на расстрелянного в Пскове нашего разведчика. Сказали, как написать заключение. Я написал. Теперь дожидаюсь утра, когда начальство появится.
— И как, по твоему мнению, мог такой опытный конспиратор провалиться?
— По доносу кого-то из местного населения. Фамилия доносчика в деле не фигурирует.
— Получается, анонимный предатель?
— Выходит…
— Не понимаю, как можно сдавать дело в архив, если предатель не разоблачен и даже не выявлен, а работа по группировке «Север» только начинается?
Григорий покачал головой. Стасис неопределенно пожал плечами.
Вернувшись в свой кабинет, Григорий достал из шкафа бритву, мыло, полотенце, зашел в туалетную комнату, побрился, облился холодной водой до пояса и, энергично растерев тело полотенцем, оделся. Ощущая свежесть всем телом, вернулся в кабинет, сел за стол и снял трубку телефона внутренней связи.
— Капитан Сахно слушает, — прозвучал голос в трубке.
— Доброе утро, это Григоренко. Хотел бы по срочному делу переговорить в течение дня с шефом.
— Одну секундочку.
— Вам что, не спится? Звоните в такую рань, — послышался суровый генеральский голос.
— Еще как спится, товарищ генерал, если срочные дела не одолевают.
Повисла пауза.
— Ну если срочные, заходи побыстрее, а то я скоро уеду.
Григорий схватил папку и, не став дожидаться лифта, пролетел три этажа по лестнице.
Адъютант с сильно помятым бессонной ночью лицом молча кивнул в сторону кабинета. Сидевшая за столиком с накрытым белой салфеткой подносом секретарша уныло проводила взглядом вошедшего, тут же скрывшегося за двойной дубовой дверью, похожей на шкаф.
В отличие от подчиненных шеф выглядел более чем бодро: подтянут, свежевыбрит и обильно орошен «Тройным одеколоном», густые пары которого могли стать смертельными для любого кровососущего насекомого.
— Садись, — буркнул он, нажав кнопку, попросил принести два чая, которые мгновенно появились на знакомом подносе в окружении горки печенья из темной муки. — Пей и рассказывай, только коротко.
Генерал сделал два глотка, а Григорий — один, неосторожно скосив глаз на печенье.
— Ты ешь печенье, не стесняйся, — перехватил его взгляд хозяин кабинета. — Я с утра только чай пью, а ты ешь и рассказывай.
Григорий повиновался.
— Мы сейчас заканчиваем подготовку к заброске нашего человека в район Пскова.
— Северова. Я в курсе. Хорошая кандидатура.
— У него мать немка, то есть он наполовину…
— Прекрасно. Нам эти немецкие «половинки» сейчас вот как нужны, — он решительно полоснул себя указательным пальцем по горлу и тут же глянул на настенные часы.
Положение стрелок на них, судя по всему, было для него важнее, чем выяснение причины столь раннего появления подчиненного.
— Не будем терять время, говори, с чем пришел.
— Я случайно узнал, — уверенно начал Григорий, — что дано указание сдать в архив дело, связанное с гибелью нашего коллеги. При этом непонятно, это результат предательства или допущенный им просчет. И до выяснения этого…
Фраза повисла в воздухе. Григорий глянул на сидевшего перед ним шефа и замолчал.
— Надеюсь, тебе известно, что в результате арестов и расстрелов, проведенных немцами, сильно пострадала наша резидентура, действующая против немецкой группировки «Север» в районе Пскова. Многие не хотят признавать, что успех нашей работы в тылу противника прямо зависит от успеха наших войск на фронте. И тем не менее это так. Естественно, мы будет действовать активно в любых условиях, но не учитывать это обстоятельство не имеем права.
Телефон на столе сначала неуверенно щелкнул, а затем зазвонил. Генерал безмятежно приложил трубку к уху. Однако уже первые слова, прозвучавшие в наушнике, кардинально изменили его настроение и внешний вид. Он сник, опустил голову на левую руку. Освободившись из объятий правой руки, бесшумно на стол легла телефонная трубка. В ней всё ещё звучали какие-то слова, которые его уже больше не интересовали.
Генерал долго молчал и наконец поднял голову.
— Согласно приказу Верховного, сегодня утром казнили генерала моего друга детства. А я так надеялся. — Он обнял обеими руками голову.
— Как так?! — вырвалось у Григория.
— На его участке фронта немцы прорвали оборону. В результате несколько наших дивизий попали в окружение. Трибунал вынес смертный приговор. Перед казнью ему разрешили проститься с женой. Она выдержала две минуты, после чего ее прямо из тюрьмы увезли в больницу для умалишенных. Остались несовершеннолетние сын и дочь.
— Не понимаю, зачем расстреливать своих? Могли бы разжаловать и под чужой фамилией отправить в штрафбат. Еще повоевал бы.
— Как видишь, законы войны не всегда совпадают с логикой жизни.
Он помолчал. Затем, словно очнувшись от какого-то наваждения, поднялся из кресла и заговорил уже совсем иным тоном.
— Сегодня — нет, завтра — маловероятно. Послезавтра в десять… у меня вместе с Северовым. А в ночь с субботы на воскресенье — операция.
