— Интересно, что же я там такое ляпнул?
— Действительно, ляпнул, но притом попал в цель. «Если ранее русские боролись со страхом перед немецкой армией, то теперь дерутся с самой немецкой армией, оставив страх под Москвой». А это коренным образом меняет ситуацию не в нашу пользу.
Совсем не к месту, завыл телефон армейской связи.
Гофмайер метнулся к служебному столу.
— Господин командующий, Гофмайер слушает!
Шниттке поднялся и, кивнув, призвал Генриха соблюсти офицерскую этику — не присутствовать при разговоре начальства.
Они спустились вниз и уселись на диван в холле.
— Используем момент одиночества, — начал Шниттке. — По заданию адмирала я совершил вояж по нашим точкам, начиная с Украины и до Латвии. В Риге развернулся и пожаловал к вам. Обстановка везде гнетущая. Настроение отвратительное. Адмирал всегда относился к России брезгливо: «Не надо ставить ногу в лужу с дерьмом. Кроме вони за этим ничего не последует», — повторял он.
— Образно, ничего не скажешь!
— Теперь то, что касается тебя лично. Адмирал торопит. Любым путем восстанавливай отношения со своими. Гофмайеру дано указание обеспечить тебя всем необходимым. Использовать тебя планируется не на русском, а совершенно в ином направлении. Главный противник адмирала теперь внутри Германии.
Подошел дежурный.
— Господин полковник приглашает вас наверх.
Гофмайер перемещался по кабинету, стараясь в движении преодолеть волнение.
— Эти сапоги доведут-таки меня до… Я говорю, господин генерал, подумайте только. А он отвечает, я не думаю, я приказываю! И вам советую выполнять мои указания! Терпеть не могу этих самонадеянных солдафонов!
— Пока война — придется, — успокоил его Шниттке.
* * *
Вокзал станции Великие Луки показался Генриху несколько великоватым для провинциального города. Хотя уже в начале двадцатого века всем было очевидно, что величие вокзальных сооружений стало зависеть не столько от процветания города, но и от проезжающих через него в обоих направлениях пассажиров.
— Господину майору в комендатуру, как я понимаю? — поинтересовался неизвестно откуда появившийся широколицый улыбающийся симпатичный парень в коротком тулупчике.
— Лучше в гостиницу, подальше от города.
— Предлагаю карету «люкс» с двойной тягой, повышенной проходимости, — гордо представил возница странное сооружение из усеченного корпуса старой кареты, установленного на деревенских санях.
По замыслу создателей, такой симбиоз обеспечивал достаточный комфорт пассажирам и высокую проходимость экипажу по российскому бездорожью. Пара гнедых равнодушно шевелила челюстями, перетирая овес из подвешенных под мордами брезентовых мешков.
К слову сказать, внутри «кареты» было просторно и уютно. Три места заняли пассажиры, на четвертом покоилась сильно потертая шкура медведя с недобро оскалившейся на попутчиков пастью.
Как только выехали за город, Генрих вытащил из портфеля два парабеллума, добавил к ним по две коробки с патронами, после чего вручил все это обоим попутчикам.
И произошло то, чего он не мог предвидеть.
— Это мне? — Дубровский взял обеими руками пистолет и долго, не отрывая глаз, смотрел на него, затем приложил к щеке и закрыл глаза. Скиба с интересом наблюдал за ритуалом, совершаемым его напарником.
— Сколько дней и ночей я засыпал и просыпался с мечтой о нем! Теперь я знаю, что смогу сполна расквитаться за все пережитые мною унижения.
— Стоп, стоп! Месть у нас на повестке дня не стоит. Сегодня вы — моя охрана, и ничего более, — решительно укротил излишние эмоции Генрих.
Когда выехали за город, началась пурга. Снежные языки постоянно то там, то тут вылезали на дорогу, стараясь препятствовать продвижению экипажа. Однако русские лошади, как и вся нация, с детства не избалованные условиями жизни, весело бежали вперед по запорошенному пути, не обращая внимания на причуды природы. Когда оказались в лесу, пришлось сменить бег на шаг. И в кибитке стало тихо. Генрих поглядывал на обоих спутников и не мог не отметить изменений, которые происходили с Дубровским буквально на глазах. За последний час, а точнее с момента получения оружия он почти полностью прошел обратный путь к тому Дубровскому, которого Генрих впервые встретил в московском ресторане — отчаянного боевого офицера, презирающего и смерть, и немцев, и всех, кто уклоняется от фронта.
* * *
После долгого блуждания по заснеженным лесным дорогам и бездорожью подъехали к аккуратно сложенному дому лесничего со всеми необходимыми для хозяйства пристройками.
Навстречу выгружавшимся из кибитки гостям вышли хозяин с сыном, который тут же подхватил лошадей под уздцы и увел их вместе с санями куда-то на задний двор.
В доме было тихо, сухо и тепло. Лесник проводил гостей в дальнюю комнату, где неразговорчивая жена хозяина уже накрывала на стол. Чугунный котелок, доверху наполненный клубнями разварившегося картофеля, блюдо с очищенной и мелко нарезанной рыбой, а также крынка теплого молока, затянутая сверху аппетитной розоватой пленкой. На краю стола расположился каравай свежеиспеченного темного хлеба в окружении многочисленных граненых стаканов различной емкости и предназначения. Последние мазки к общей картине предстоящего застолья добавил Скиба, выложив на стол круг немецкой копченой колбасы и кусок сала.
— Ну что, начнем? — обратился хозяин почему-то к кучеру. Молодой человек вовсе не смутился, руководствуясь, очевидно, особенным табелем о рангах, и готов был принять это как должное. Но в тот момент в комнату ворвался сын хозяина. Он стремительно подошел к отцу и что-то взволнованно шепнул ему на ухо. Тот раздосадовано покачал головой.
— Виталий, немец, похоже, кончается, — обратился хозяин вновь к молодому вознице.
И тут произошла полная смена караулов.
— Это что за немец? — резко поднялся из-за стола Генрих.
— Да вот второго дня ехали с Двины после рыбалки и в лесу натолкнулись на сбитого летчика. Ранен в обе ноги. Идти не может, ползет к своим по компасу. Мы, как могли, перевязали, на санях привезли в дом. Что дальше делать, не знаем. Если будете кончать, отвезите подальше в сторону.
— С пленным, да еще с раненым, воевать непристойно, — сказал Генрих и тут же обратился к вознице:
— Тебя, как я слышал, Виталием зовут?
— Так.
— Тогда пойдем, разберемся с немцем.
В сарае, широко раскинув руки, на копне сена лежал подполковник имперских воздушных сил в форме, украшенной железным крестом первого класса и прочими знаками боевого отличия. На рукаве нашивка «Африка», да и сама униформа легкая, для тропической жары, а не для русского мороза. Луч света, проникавший сквозь небольшое оконце в стене, освещал бледное лицо, покрытое красными пятнами. Услышав приближающиеся шаги он, не открывая глаз, перекрестился.
