— И вы думаете, Крупп согласится?
— Дорогой мой! Сегодня в мире нет реальной силы, способной противостоять подписи Адольфа Гитлера.
— Вот так, — закончил Шниттке, внутренне довольный и происшедшим, и тем, как он все складно изложил.
Генрих не остался в долгу и поведал Шниттке все, что было изложено в записке адмиралу.
— Теперь понимаю. То был, несомненно, адмиральский восторг. Теперь у него серьезный материал на Шелленберга на уровне предательства, со всеми вытекающими последствиями, — он провел большим пальцем по горлу. — Правда, Вальтер вряд ли отважился бы на подобное без Гиммлера. А это уже ситуация тигровая, то есть у кого клыки крепче. У адмирала они отсутствуют, зато светлая голова. Итак, тупая сила против интеллекта.
* * *
Многие считают, что телефон был изобретен для интриг, а не для обыденного общения людей.
— Здравствуйте, господин Генрих. Простите за поздний звонок. Две очаровательные дамы хотели бы провести остаток вечера в вашем обществе.
— Если среди дам будет и фрау Карин, то я с восторгом приму приглашение.
Небольшое уютное заведение на девять столиков в зеленом пригороде столицы Рейха не выделялось интерьером. Против традиционной стойки бара было сооружено небольшое возвышение, все пространство которого без малого занимало крошечное пианино.
Пестревшие по стенам цветастые символы германских земель не оставляли при этом сомнений в том, что хозяева верны в своих предпочтениях только родной столице — Берлину.
Хозяйка заведения Бригит, встретила гостей широкой доброжелательной улыбкой вместо привычно растянутых губ в знак фальшивого восторга, заученных объятий и звонких поцелуев.
Зал пустовал и лишь один столик был накрыт скромно, но с любовью, на три персоны.
Оказавшись единственным мужчиной в этом скромном обществе, Генрих был вынужден взять инициативу в свои руки.
— Не люблю и не умею говорить красиво, но хочу поднять бокал за художника, написавшего картину «Солдат и прекрасные дамы». Имя его неизвестно, как анонимны и натуры, с которых он писал.
Однако вечер, задуманный в духе Серебряного века, рассчитанный на отвлечение собравшихся от обыденности, отчего-то не заладился. Несмотря на очевидные старания устроителей, участники застолья постоянно возвращались к бедам сиюминутным.
— Извините, Генрих, но единственная военная награда, которую я сразу распознаю, — это медаль за ранение, — кивнула Бригит на знак, украшавший левый нагрудный карман Северова. — Такую же медаль положили со всеми почестями на грудь в госпитале моему умирающему жениху. Помню, какой-то мелкий чин в белом халате громко произнес: «Под такой медалью и умирать не страшно.
— Похоже, он уже пробовал, — поморщилась Карин.
— Что ж, похоже, — вяло согласилась Бригит, — смерть близких — травма на всю жизнь. Мои родители с трудом пережили Первую мировую. Отец был тяжело ранен, и мама еле выходила его. Поэтому они не захотели переживать муки еще одной войны и умерли с ее началом, почти одновременно. Затем погиб брат на фронте.
Она на минуту умолкла и затем продолжила:
— Оставшимся в живых не многим лучше. Из-за бомбежек закрыли кабаре, в котором я дебютировала. Что прикажете делать в такой ситуации?
— Я бы приказал не падать духом и чаще вспоминать прекрасную фразу: «Мы еще увидим небо в алмазах!».
— Небо в алмазах! — она подняла голову и внимательно посмотрела в потускневший от пивных паров потолок. — И кто же автор этих слов?
— Известный русский драматург Чехов, — вмешалась Карин.
— Чехов? Родственник любимой актрисы нашего фюрера? — Генрих посмотрел в сторону Карин, а та, пряча глаза, низко наклонила голову.
В этот момент хрипло и с перебоями зазвонил сильно потрепанный временем телефон, стоявший на самом краю стойки. Бригит, что-то обдумывая, пропустила несколько звонков и затем решительно сняла трубку.
— Рада слышать тебя, Вальтер. Я с друзьями, мы празднуем нашу встречу. Что? Сейчас поинтересуюсь, — она отложила трубку в сторону. — У моего друга юности депрессия, он хотел бы побыть с нами. Карин с ним знакома.
— Депрессия — это беда. Человеку в беде отказывать нельзя, — резюмировал Генрих.
Полчаса спустя на пороге появился Шелленберг в форме оберфюрера СС, с железным крестом под левым карманом и однорядной худосочной орденской колодкой.
При этом вновь, в который раз Генрих вынужден был отдать дань таланту создателя униформы вермахта всех родов войск, способной превращать хлипкие недоразумения, носящие ее, в эпических рыцарей нового Рейха.
Неизбежная неловкость, связанная с появлением нового лица в уже сложившейся компании, рассеялась довольно быстро. Гость пришел в явно подавленном настроении. Сухо пробормотав приветствие, стал прогуливаться по комнате, внимательно разглядывая мебель и все, что украшало стены, словно видел все в первый раз, затем он опустился в специально приготовленное для него кресло и лишь после того обнаружил всех сидевших за столом.
— Господин майор, не сочтите за труд, налейте мне, пожалуйста, вина, — обратился он к Генриху. Майор действительно счел не за труд, а за честь наполнить бокал штандартенфюрера.
Тот поблагодарил, спокойно осушил его и тут же попросил наполнить вновь. Остальные молча последовали его примеру.
Вино — универсальное средство от хандры, депрессий и всякого иного чванства. Оно неизбежно влечет за собой и тягу к воспоминаниям обычно после третьего бокала. Штандартенфюреру для этого понадобился четвертый. После него он расслабил узел галстука, отстегнул верхнюю пуговицу и сразу стал разговорчивее и доступнее для окружающих.
— Когда я подвизался в низах, фрау Карин была моей недосягаемой мечтой. Но пока я карабкался наверх, ее у меня перехватили и переманили в другой лагерь, — в довольно развязной манере разоткровенничался гость.
— По карьерной лестнице не карабкаться надо, а гордо подниматься, — оборвала его Карин, — тогда мы перестанем делиться на группы и будем вместе служить единой и великой Германии.
— Совершенно справедливо, — миролюбиво согласился штандартенфюрер. — За великую Германию!
Бригит подошла к гостю со спины и положила обе руки на его плечи:
— Дорогой Вальтер, после сегодняшнего вечера доктор будет в восторге от твоей печени и всех остальных внутренних органов.
— А я недоволен доктором. Каждый раз, когда я к нему прихожу, он отбирает у меня кровь якобы для анализов, а, придя домой, пьет ее по ночам.
— Что ж, каждому свое, — искренне развеселился при этих словах Генрих.
— Вам, майор, легко насмехаться. Ваша кровь при вас, а мою пьют вампиры-врачи. Кстати, господин майор, чем внимательнее я наблюдаю за вами, тем решительнее убеждаюсь, что мы с вами уже когда-то встречались и даже беседовали. Вы не припоминаете?
