Официант, молодой высокий парень, прихрамывавший сразу на обе ноги, подвел вошедшую пару к единственному свободному столику.
— Как будете обслуживаться? — поинтересовался он. — По меню или по заказу?
— А что лучше?
— Дороже по заказу, — прозвучал однозначный ответ.
— Тогда на этом и остановимся.
— Если не тайна, а кто такой всесильный Карпов? — осторожно поинтересовалась Вера.
— Мог вполне быть Сомов, Судаков или даже Селедкин, — рассмеялся Северов. — Дело не в фамилии.
Подошедший в этот момент официант весьма ловко и быстро накрыл на стол, подчеркнуто отдавая предпочтение не пище, а эстетической стороне процесса.
Меню ужина было, несомненно, истинным гимном в честь великого француза Луи Пастера, предложившего человечеству способ заменить свежие, живые продукты консервированными. Выложенные на роскошном блюде, расписанном блекло-голубыми цветами с золотыми прожилками, шпроты, извлеченные из плоской консервной банки, золотились масляной кожицей и выглядели экзотично. А американская колбаса из пирамидальной жестянки, воздвигнутая на узорчатой фарфоровой подставке, смотрелась архитектурно-величественно. Два графина — один с жидкостью едко-красного цвета, другой — с не менее едко-зеленоватой. И, наконец, два фужера толстого хрусталя завершали композицию.
Северов ловко уложил по две рыбки на тарелки.
— Что вы, я не голодна! — неожиданно запротестовала Вера и тут же упрекнула себя за примитивную неискренность.
Генрих умело обошел молчанием неловкость, допущенную его спутницей, и наполнил оба фужера пурпурной жидкостью.
— Я плохо произношу тосты и поэтому… — начал он.
— Желаю вам благополучного возвращения, все остальное не имеет никакого значения, — перебила его Вера.
Она подняла фужер и мелкими глотками выпила все до дна. Северов позволил себе не отстать от дамы, а чуть позже пришел к выводу, что содержимое обоих графинов различалось лишь по цвету, что нисколько не огорчало гостей.
Неожиданно на небольшом возвышении появились музыканты, а также певец с бархатным голосом и в отлично сидящем, хорошо отглаженном костюме. Выступление началось со ставшей уже тогда популярной «Катюши». За ней последовал гимн английских летчиков, которые вопреки драматизму ситуации сумели добраться «до Англии родной»: «Бак пробит, хвост горит, но машина летит на честном слове и на одном крыле».
Бравурная музыка хорошо накладывалась на хмельное настроение. И вскоре вся масса людей, поднявшись из-за столиков, пришла в ритмичное движение. Дамы в платьях и костюмах с поднятыми к небесам ватными плечами потянули своих мрачных кавалеров из темных углов к освещенной эстраде. Те же не то чтобы упирались, но покидали уютные места за столиками совершенно очевидно лишь в угоду слабому полу.
— Разрешите вашу даму пригласить на танец? — мужчина с небольшим животом и громадной лысиной, учтиво склонив голову, пьяно улыбался.
— А вы хорошо танцуете? — серьезно поинтересовался Северов.
— Я? — вопрос оказался столь неожиданным, что незнакомец опустился на стул, стоящий против Северова. — А почему, собственно, вас интересует, как я танцую? Я приглашаю не вас, а вашу спутницу, и делаю это весьма интеллигентно. Вы же, напротив, в ответ на это просто хамите! И я не позволю…
Он запнулся, пристально посмотрел на Генриха, затем бросил взгляд через его плечо, и тут его лицо стало медленно деформироваться. Глаза выкатились из орбит так далеко, что, казалось, были готовы покинуть их навсегда. А дальше — еще хуже: незнакомец вдруг нырнул резко вправо и скрылся под столом. Затем голова его вынырнула из укрытия и через мгновение вновь исчезла, на сей раз под левой частью стола. Трюк был проделан несколько раз, и при каждом повторе глаза незнакомца все более округлялись и становились все безумнее и безумнее.
Северов взглянул на Веру.
— Бедняга, как же его война скрутила! — сочувственно произнесла она.
Генрих тоже собрался исполниться состраданием, как в этот момент над столом вновь появилась голова, а с нею и кисть правой руки странного незнакомца, выразительно указывавшая на нечто, происходившее у Северова за спиной.
Он повернул голову, и вовремя. Картина, представшая перед ним, была не только красочной, но и трагичной.
Боевой офицер, в полевой форме и со знаками отличия капитана, а также двумя боевыми орденами, заняв отдельный столик в углу ресторана и опустошив полтора графина зелья, казалось, вновь почувствовал себя на передовой. Капитан достал немецкий парабеллум, протер его с любовью салфеткой, прищурил левый глаз и решил, что разглядывать штатское окружение лучше всего через прицел пистолета.
Наиболее слабонервные граждане предпочли тут же переместиться за столики подальше, чтобы укрыться от прямой наводки необычного посетителя. Он же после недолгих сомнений избрал основным объектом своего внимания мужчину, бесцеремонно усевшегося за стол напротив Северова и его дамы. Целясь ему в голову, капитан перемещал ствол пистолета вслед за целью, иногда он задерживался по касательной на затылке Северова, который вызывал у него ничуть не меньшее раздражение, нежели прыгающая голова. Генрих поднялся и не спеша двинулся в сторону возмутителя спокойствия.
— Стой! Стрелять буду! — истерично закричал капитан. Северов отреагировал неожиданно. На лице его появилась снисходительно-добрая улыбка. Музыка вдруг стихла и в зале воцарилась напряженная тишина. Капитан положил указательный палец на курок и одновременно прищурил левый глаз, хотя необходимости в этом уж не было.
Расстояние между ними сократилось до того минимума, когда промахнуться для стрелявшего становилось много сложнее, нежели поразить цель.
В последнюю секунду он выбросил руку вверх и выстрелил, зеркальный потолок дрогнул, и от образовавшейся в нем дыры в разные стороны густой паутиной разбежались трещины. А из самого пулевого отверстия на голову стрелявшего опустилось облако извести, придав его лицу мертвенный оттенок мумии.
— С фронта, что ли? — поинтересовался капитан как ни в чем ни бывало, заботливо укладывая на стол парабеллум.
— Как ты догадался? Из госпиталя, — Северов опустился на свободный стул рядом.
— Прямо на пулю может идти только фронтовик.
Генрих покачал головой, по достоинству оценив трезвую мысль пьяного собеседника. Поглаживая правой рукой пистолет и ловко орудуя левой, капитан наполнил две рюмки.
— Хорошо, что ты пришел. А то я тут один с этими серыми тыловыми крысами. Ни выпить, ни закусить, — Он вылил в себя содержимое рюмки, после чего его тело вздрогнуло, а лицо сложилось в мученическую гримасу.
— Послушай, капитан, зачем тебе эта гадость? Ты ведь человек непьющий.
— Я? — удивился тот. Потом подумал немного и сменил тему. — До полудня завтрашнего дня у меня отпуск, понимаешь? После двенадцати — опять землянка, окопы и идущие на тебя немецкие танки. У меня с ними игра такая: они в Москву хотят, а я их не пускаю. Правда, у них броня, а у меня кожа! Вот, гляди, человеческая! — в подтверждение он ущипнул себя за кисть руки, отчего та конвульсивно дернулась, и две хрустальные рюмки с грохотом рухнули на пол.
