— Один из моих друзей назвал как-то фотопортрет «застывшей философией».
— У меня есть фотография, но только с согласия Генриха… — осторожно произнесла Карин.
— Что ж, если на фото я выгляжу достойно, то никаких возражений быть не может.
Карин положила фотографию на стол.
— О! Да вы еще и дважды кавалер «Креста» первого класса с колодкой за ранение! — искренне восхитился барон. — Это где же вы успели столько выслужить? Наверняка в России. Интересно, в каких местах?
— Под Волоколамском и Курском.
— Да, это уже когда нас русские теснить начал.
— Говорят, там очень холодно было?
— Прохладно.
Резко отодвинув кресло, мадам Шанель встала:
— Извините, господа, мы с Карин оставим вас ненадолго.
Дамы поднялись на второй этаж. Комната была обставлена в стиле Людовика XVI. Все предметы и мебель были в безупречном состоянии, словно лица розовощеких младенцев на картинах Тициана.
— Вот моя скромная обитель! — Коко поставила на столик две тяжелые хрустальные рюмки, и тут же наполнила их ликером «Куантро».
— Было очень приятно познакомиться с интеллигентной парой. Сегодня это редкость в Париже, да и не только. — Она выпила рюмку до дна и наполнила ее вновь. — Я целый день общаюсь с деловыми людьми на «вы», отчего изрядно устаю. А потому с людьми, которые мне просто симпатичны, я перехожу на «ты». Это к тому же уменьшает разницу в возрасте. Ты не возражаешь?
— Буду польщена.
— Вот и прекрасно.
Она выпила свою рюмку и бесцеремонно кивнув, предложила Карин последовать ее примеру. Затем села в кресло, откинула голову назад и прикрыла глаза.
— Не переношу жару и глупых женщин, а вот с тобой мне уютно.
— Спасибо. От меня вроде бы веет прохладой.
— Не ехидничай. Ты говорила, что твой отец во время Первой мировой командовал подразделением, в котором служил Гитлер, и что они продолжают встречаться и по сей день?
— Это верно. Отец командовал батальоном, в котором служил Адольф Гитлер, и фюрер каждый год обязательно приезжал к нам, чтобы поздравить с Рождеством нашу семью и выпить чаю с маминым пирогом. К сожалению, ветеранов осталось совсем мало — время беспощадно.
— А как насчет рождественских подарков?
— Были и подарки. Например, роскошный «Мерседес», на котором они с мамой раз в месяц выезжали в театр или в гости. Но после смерти мамы все прекратилось. Теперь папа никуда почти не выезжает.
— Да, смерть — это неприятно. Но и без нее пока никто не обошелся. — Она вновь наполнила рюмки, сделала пару глотков и, заметно захмелев, еще глубже погрузилась в кресло. — Скажи, Карин, как ты относишься к мужчинам?
— По-разному, — с готовностью ответила Карин. — В зависимости от того, что это за человек.
— Вот, например, барон. Понравился он тебе? Могла бы ты, скажем, вступить с ним в близкие отношения?
— Зачем? Мне очень хорошо с Генрихом, мы прекрасно понимаем друг друга, нам уютно вдвоем и совершенно не нужен третий лишний.
— Лишний? Разве мужчина может быть лишним? Да еще в военное время?! Ох, и не любопытная же ты, Карин! — вдруг громко рассмеялась Коко. — Впрочем, ты еще молода, и тебе еще хватает собственного тепла, чтобы заснуть. А я вот уже почти в шестьдесят не могу одна ложиться в холодную постель. В моем возрасте оказаться одной под одеялом — невыносимо.
— А оказаться под одеялом с мужчиной, от которого исходит, мягко говоря, чужой запах — лучше?
— Вот потому-то я и придумала мои духи, — Коко вновь громко рассмеялась и, сделав несколько маленьких глотков, поднялась из-за стола. — Пора возвращаться к нашим мужчинам, иначе без нас они совсем заплесневеют.
Пророчество оказалось избыточно драматизированным. Мужчины вовсе не скучали, напротив, бурно что-то обсуждали. К тому же, теперь их было трое. С появлением дам все дружно встали.
— Фриц Видеманн, — представился дамам незнакомец, и тут же обратился к Карин. — Во время Первой мировой войны я командовал ротой в батальоне вашего отца. Он был образцом храбрости и порядочности.
— Госпожа Шанель, — поспешила представить закаленному фронтовику свою вновь обретенную подругу Карин.
Это не произвело на него никакого впечатления. Он неопределенно мотнул головой и поспешил вернуться к начатой теме.
— Так вот, как раз здесь, во Франции, наш батальон попал в крайне неприятную ситуацию, и только благодаря решительности и мужеству вашего отца мы избежали плена. Светлая голова был ваш отец!
— А почему вы говорите об отце в прошедшем времени?
— Как? Вы хотите сказать, что он?
— Совершенно верно. Папа жив и здоров, живет в небольшом городке неподалеку от Берлина. Сегодня утром я говорила с ним по телефону.
— Простите, но я думал… — Видеманн в искреннем изумлении развел руками. — Так передайте ему низкий поклон от его бывшего подчиненного, который с большим уважением вспоминает о нем. Значит, он все еще жив? — в изумлении все повторял старый служака.
— Предлагаю выпить за верного сына Германии, консула Фрица Видеманна, который объединил усилия немцев, живущих за пределами Рейха, — пафосно прервал повисшее молчание фон Динклаге.
Это до слез умилило Видеманна, и он попросил официанта наполнить средний бокал крепкой настойкой. Осушив его залпом, к своей привычной словоохотливости он добавил пьяный азарт:
— Поскольку я нахожусь в кругу близких друзей, то хотел бы поднять тост за большого друга Германии, графиню Гогенлоэ, которая сейчас в одиночку сражается с безмозглым президентом Соединенных Штатов и его не менее бездарной братией, отстаивая интересы великой Германии.
— Насколько мне известно, графиня наполовину еврейка, — не преминула вставить шпильку безжалостная кутюрье.
Произнесенная ею, как обычно, низким голосом, фраза застала гостя в тот момент, когда он поднес очередную рюмку ко рту.
— Была, — успел улыбнуться он и отправил содержимое по назначению.
Не спеша с ответом, дабы не повредить пищеварению, Видеманн тщательно и без суеты прожевал кусок телятины, залил его стаканом розоватой жидкости и лишь потом пояснил:
— Дело в том, что доктор Геббельс, действуя по поручению фюрера, пожаловал графине титул «почетной арийки» за особые заслуги перед Третьим рейхом.
Подобные сокровенные детали все более захватывали присутствующих, тем самым распаляя рассказчика, оказавшегося в центре внимания столь изысканного общества.
— Фюрер лично подарил графине замок под Зальцбургом за ее заслуги. Но это еще мелочь!
— А что же может быть ценнее? — удивилась мадам Шанель.
— Бриллиантовая брошь в форме свастики и фотография фюрера с посвящением: «Моей драгоценной графине».
