– Завтра с утра курочку зарублю, мясная похлебка будет, – пообещал дед.
После ужина Андрей протянул хозяину пятьдесят рублей.
– Это аванс.
– Так много же!
– Можно мы несколько дней поживем?
– А хоть все лето. Вам отдых, нам прибыток.
Добрые хозяева оказались и чистоплотные. Впрочем, в деревнях жизнь неспешная, злых людей мало.
А потом снова в постель, уже раздевшись. Днем-то спали в одежде, устали оба. На этот раз Андрей проявил инициативу. Впрочем, Настя и не думала сопротивляться. К удивлению Андрея, оказалась девственницей.
Утром Андрей проснулся от какой-то возни рядом. Открыл глаза, а Настя сидит на стуле в одной рубашке и держит в руках тряпицу в виде колбаски, в которой часть золотых монет.
– Андрей, прости! Я хотела тебе брюки почистить, а в карманах что-то тяжелое.
– Золото. Все жалование обращал в золотые империалы.
– О! Можно избу в деревне купить.
– Можно, но не нужно. Идет самая настоящая война, Гражданская. И что завтра с нами будет, не знает никто. Белые придут – хорошо, а красные – плохо. Отдохнем и на юг подадимся. На Дон, на Кубань, в Крым. Куда угодно, лишь бы определенность была. Тебе у твоей родни придется немного побыть, пока я воевать буду.
– Не навоевался еще? Четыре года с немцами, теперь со своими.
– Какие они свои? Свои не вешают и не расстреливают. Прости, что за больное задеваю. Маму твою кто убил? За саквояж! Чем он лучше бандита? И это представитель большевиков! Ненавижу!
Видимо, во взгляде его было что-то пугающее, Настя поежилась.
– А если я родню не найду? – спросила женщина.
– Тогда отправлю в Крым. С деньгами можно и там устроиться, переждать лихое время.
Ему надо было обнадежить Настю. Сам-то он прекрасно знал, чем кончится Гражданская война. Белые займут Крым, фактически неприступным сделают Перекоп. Но генералы учились в академиях, на решениях правильных, просчитанных. А красные ворвутся в Крым через Сиваш. Подсказать бы попозже командирам, да кто слушать будет?
Настя слушала внимательно, не упуская ни одного слова. Отныне жизнь и судьба ее были связаны неразрывно с Андреем. Андрей говорил уверенно, и женщина его словам верила. В принципе его слова были правильными, белых выбили из Крыма через три года, срок большой.
Андрей не спеша почистил пистолет. Для него как человека военного было важно содержать оружие в чистоте и смазанным. А еще зарядил магазин. Жаль, что емкость его маловата, всего шесть патронов. Про себя решил – и завтрашний день отдохнут. Еще мыслишка была – попросить бабку Агафью каравай хлеба им с Настей на дорогу испечь. Хлеб – он всему голова, с ним с голоду не помрешь. Настя в комнату влетела.
– Андрей, там деда Пантелея какой-то красный под конвоем ведет.
Подхватился Андрей.
– Будь здесь, из комнаты не выходи.
А сам из избы выскочил и к забору. Плетенный из ивы забор по грудь высотой, чтобы чужая скотина не забрела да свои куры со двора не ушли. Голову осторожно за забор свесил. Точно! Деда к избе ведет какой-то мужик в армейской форме без погон, а на левой половине груди красный бант приколот. Форма что у белых, что у красных одинаковая, царских времен. У белых погоны на плечах и галуны на рукавах, красные погоны ненавидят как символ царизма, у них знак – красный бант, немного позже красная звезда с серпом и молотом на фуражках или буденовке.
И ведет красноармеец деда к избе. Андрей на другую сторону улицы посмотрел. Нигде больше красноармейцев не видно, коней тоже. Стало быть, одиночка, какой-нибудь председатель комбеда или ревкома. Андрей от забора отбежал, встал за распахнутую дверь на крыльце. Скрипнула калитка, послышались дедовы шаркающие шаги и тяжелая поступь красноармейца. Надсадно застонали ступеньки. Дед в сени вошел, за ним красноармеец.
– Чего встал? Шагай! Где постояльцы-то?
– Да какие постояльцы, Иван? Отродясь не было, напраслину возводят.
Видимо, кто-то из соседей стуканул в комбед. В избе стрелять не стоит, выстрел услышат. Но и деда бросать на расправу не стоит. Стараясь ступать тихо, Андрей вышел из-за двери, потом широкий шаг, и он нанес удар рукоятью Кольта по темени. Рухнул на пол красный. Андрей из его кобуры вытащил потертый Наган. Дед смотрел на Андрея испуганно.
– Ты что натворил, ирод?
– Не убил. А вот он бы нас в расход пустил.
– Теперь-то с ним что делать?
– Тряпку дай, которую не жалко, и веревку.
– Подожди, ты чего, повесить его хочешь?
– Руки связать, чтобы не распускал.
Дед сходил в сарай, принес что просили. Андрей руки за спину красному завел, связал, потом тряпку в рот затолкал. А то начнет вопить, как очнется, только соседей всполошит.
М-да, не получилось завтра отдохнуть, харчами разжиться.
– Деда, продай, сколько можешь, хлеба, да еще чего съестного. По темноте уйдем мы, чтобы на тебя беду не навлечь.
– А с этим как же?
– Я его с собой уведу, он тебе более не навредит.
– Ох, лихо-то какое!
Андрей прошел в комнату к Насте.
– Как стемнеет, уходить будем, готовься.
А что готовить, если всего груза у нее саквояж? Дед кусок сала принес, четвертинку хлебного каравая и две сушеные рыбины.
– Все, что есть, не взыщи.
Андрей дал ему сотенную. За постой, за еду. Жалко деда, он добр к беженцам был, и еще неизвестно, как потом все повернется.
Андрей лежавшего без сознания мужика в комнату отволок. Не лежать же ему в горнице? Не приведи Господь, кто-нибудь в гости придет. Дед предложил:
– Давайте каши поедим, бабка пшенку сварила, с салом. Кулеш называется. Все сытнее шагать будет.
У Насти аппетит пропал, вяло ложкой в оловянной миске ковырялась.
– Ешь! – приказал Андрей. – Еще неизвестно, когда горячего поесть придется.
Бабка Агафья сидела молча, испугана была. Экие страсти в их избе произошли! Как стемнело, дед предложил:
– Может, лошадку запрягу и Ивана вывезем?
– Соседи поинтересуются, – куда на ночь поехал. Нет уж, мы сами. Уйдем задами. А кто спрашивать будет, так не было никого, и Иван этот к тебе не заходил. Стой на своем твердо.
Вздохнул дед. Страшное время настало, бесовщина. В соседнем селе красные батюшку кнутом били и изгнали, а крест с колокольни на землю сбросили. Безбожники! Порядка не стало, голодранцы командовать хотят, хотя сами работать не умеют. Село затихать стало. Андрей к Ивану подошел, пнул.
– Очухался?
Замычал Иван, глаза открыл, смотрит с ненавистью. Этот бы их не пощадил, нахватался большевистских идей утопических, а по сути, кровожадных.
