В противном случае наша страна уже во многих поколениях имела бы вместо крепких мужиков инфантильных нытиков. Как мой бывший, – невольно добавила Инна.
– О воспитании мужчин поспорил бы с тобой, но не время. Предлагая тебе руку, сердце, прочие собственные органы и части тела в длительное пользование, а главное, свой незаурядный ум и прекрасный характер, я меньше всего думал о детях. Нет, думал, конечно, – Борис, как и Инна минуту назад, поймал себя на противоречии, – но при всей моей любви к дочери я не способен связать себя брачными узами с прекрасной гувернанткой, даже если она имеет среднее музыкальное образование и зачатки знаний по психологии. Еще возражения имеются?
– Угу. – Инна отпила шампанского. – Люди, вступающие в брак, должны любить друг друга. И у любящих не всегда складывается, а уж без чувства или когда оно кончается полный мрак.
– Ну?
– Загну! Борька, перестать терзать уши. Они у тебя уже красные.
– Инка, ты что, слепая, глухая и тупая? Мы давно любим друг друга. По-настоящему. Так редко кому везет. Как у…
– Только без сравнений с животными, – предостерегающе подняла руку Инна. – Скажи еще, мы с детства влюблены.
– Не надо ехидства. Светлое детство и бурную юность оставим без анализа. – Борис перестал нервничать, говорил свободно.
«А уши у него по-прежнему пунцовые, – отметила Инна, – и волосы на макушке дыбом. Неужели на ответственных заседаниях-совещаниях также терзает свою голову? Нехорошо, мое упущение. Надо с ним тренинг специальный провести».
– Ты совершенно права, – продолжал Борис, – брак удался, если супруги, когда страсти улеглись, обнаруживают, что стали большими друзьями, что живут интересами друг друга. Мы оба, на примерах своих браков, знаем, как тошно и противно существовать рядом с источником раздражения, как постылые жена или муж способны затоптать лучшее в твоей душе и выковырнуть со дна негаданную дрянь, спровоцировать на слова и поступки, которых от себя не ожидаешь.
– И я о том!
– Нет, ты о противоположном. Не перебивай, слушай умного человека. Я пытаюсь тебе втолковать, что у нас уникально, потому что в обратном порядке: сначала дружба, потом любовь.
– Да какая любовь?
– Нормальная, физиологическая. Инка, если скажешь, что тебе не приходила в голову мысль: потеряй меня и Ксюху – отчаяние задавит, я тебе не поверю. Задавит?
Инна отпила из фужера, скрывая смущение.
– Видишь ли, Борис, – заговорила она с академической сухостью, – когда двое взрослых людей проводят много времени вместе, когда они связаны заботами о беспомощных детях, невольно возникает привязанность, которую можно принять…
– Без психологии, пожалуйста! – Теперь Борис загораживающее поднял руку. – Я молчу об этологии, а ты не привлекаешь свою психологию. Какие чужие люди, вынужденные проводить время вместе? Мы с тобой знаем друг друга с пеленок, как облупленных. В этом и счастье, и уверенность в будущем. Чего ты скуксилась, когда радоваться надо? Что тебе не нравится?
– Мне все нравится, поэтому не хочу перемен. А на будущее дам совет: когда объясняешься в любви, поменьше логики задействуй, побольше о чувствах распространяйся.
«Девушке не хватает романтики, – мысленно отметил Борис. – Имеет право, критика справедлива».
– Тебе рыцарские безумства подавай? – спросил он. – Что я могу в данных условиях? Повесить на дверях подъездов нашего дома объявление о свадьбе и всех соседей вусмерть напоить? Или заклеить все дороги области твоим фото с любовным стишком?
– Бескультурные забавы нуворишей.
– Согласен. Ладно, прыгаю с балкона, отрезаю палец, секу ножом по пузу… Любые варианты доказательства моей страсти принимаются к исполнению. Предлагай! – вскочил Борис и по-обезьяньи забил кулаками по своей груди. – Хочешь, займемся грумингом?
– Чем-чем?
– Груминг – это особая форма контакта у обезьян, когда одна макака чистит шерсть другой. Пардон, опять животные.
Борис за шуткой пытался скрыть смущение. Объясняться в любви строптивой барышне – испытание по эмоциональным затратам сравнимое со всеми жизненными экзаменами вместе взятыми.
У него горели глаза. И раньше, уже несколько месяцев, когда Борис смотрел на Инну, глаза его поблескивали тем светом, который ни с чем не спутаешь. Так смотрят только на обожаемого человека. Сейчас же он с мальчишечьим задором, с готовностью, которую не сыграть, рвался к подвигу. Ему проще с балкона сигануть, чем терпеть пытку ее отказов.
– Сядь, – попросила Инна. – Налей мне шампанского. Сколько я уже выпила? А, ладно! Где наша не пропадала.
– Инулечка, выйдешь за меня? – приблизил к ней свой фужер Борис.
– Не-мо-гу! – по слогам, с прорвавшейся тоской произнесла Инна.
Залпом выпила шампанское. Поставила фужер на столик. И стала говорить, выдавать свою горькую тайну, которой только бывший муж владел, делая из беды Инны средство управления. Иначе, как алкогольным дурманом, объяснить такие откровения нельзя. И ей отчаянно хотелось смягчить удар по самолюбию Бориса.
– Ты прав. Мы в последнее время, хотя раньше… Как инцест, только дозволенный и справедливый. Но я не могу быть женой в силу физиологических причин! – пробормотала Инна, которой показалось, что прокричала.
– Как-как? – не понял Борис. – Причин чего?
– Моей врожденной инвалидности по женской части. Ой, неужели сейчас скажу? Была не была. Боря! Перед тобой сидит фригидная женщина.
– Какая?
– Терминами не владеешь? В интимном плане я холоднее айсберга. Мне нельзя выходить замуж, потому что мужчине я принесу только разочарование, неудовлетворение естественных потребностей. Без этой важной составляющей брака, – мямлила Инна, – семья неполноценна. Что вывели психологи только в начале прошлого века. А раньше как-то люди жили…
Если бы Борька посочувствовал, даже струсил, отступил, извинился за поспешное предложение руки и сердца, Инна поняла бы. Вместе поплакали бы (Инне уже хотелось пустить слезу) и разошлись с миром. Но Боря ничуть не испугался, более того – заинтересовался. Точно увидел перед собой симпатичного и прежде неведомого зверька.
– Борь? – с надеждой спросила Инна. – А ты случайно не импотент?
– Ни-ни. В полном расцвете. Но если на заводе еще два перекрытия рухнут или фундамент под новыми станками поведет, я за себя не отвечаю. Шутка. Допьем? – разлил он остатки шампанского.
Инна уже не чувствовала вкуса. Вино было не хмельней воды. Голова кружилась, мысли отсутствовали. Еще бы, после таких признаний. Хотелось плакать, а более хотелось – запретной нежности любимого человека.
Борис, естествоиспытатель доморощенный, пытал:
– Значит, фригидная? Тебя воротит от мужских прикосновений, объятий, поцелуев?
Коль тайна Инны, вытащенная на свет, не получила должного сострадания и требуются уточнения, придется их дать.
