— Вот бы нам дом из оливковых стеблей сплести — затянул мечтательно Вельхос — смуглый раб, самый темный из всех. Он говорил, что родился невообразимо белым, и что родители купали его в молоке, но судьба вынудила отдать его на волю купцам.
Ему часто говорили: тебя продали, но он упирался и нередко бросался в драку. Когда дело о его прошлом заходило слишком часто, он начинал плакать, уткнувшись носом в единственную вещь, которую имел — длинный горн. Почему его у него не отобрали? — оставалось тайной, он часто пытался петь в него, но звук скорее походил на стон бесновавшегося слона, лишенного зубов и медленно умирающего от голода.
— Это запретное дерево, не забывай, закон несущих духов, восьмидесяти трёх прибитых дощечек к святилищу Духа Ветра гласит: каждый, кто тронет запретное дерево или запретный плод, будет отдан на волю чаши судьбы. Думаешь, она пощадит такого жалкого человека как ты? — сказал назначенный главным Синдиох, один из рабов, надзиратель.
— Ты тоже слуга, не забывай, ты один из нас.
— Но скипетр принадлежит мне. Я могу распорядиться твоей жизнью в свою угоду.
— Ты не станешь этого делать — сказал ему в ответ яростный и пылкий юноша — Энион.
— Ты прав — погрустнел Синдиох. — Я слуга, вечный слуга, ничего не значащий и обязавшийся служить пока кости мои не опадут, и когда я стану ненужным, голова моя покатится масляным воротом прочь. Но вы должны меня слушать, если не хотите погубить меня — сказал он с молящим голосом.
— Тогда перестань издеваться над Вельхосом.
— Забыл ли ты, как сам вчера насмехался над ним в приударе от выданного из годового запаса бочонка с пьянящей жидкостью?
— Огненный Дракон… Да, мы пили его, но голова мутнеет, разум блекнет, не я это сказал. За меня говорила эта горючая дрянь.
— Знаете — сказал другой раб, расположившийся под открытым небом и еще не имеющий своего «дома» — я слышал, что в империи такую гадость и крыса не выпьет.
— В империи болезни, люди умирают, разбегаются по окраинам, чего нам там делать? — сказал ему в ответ другой.
Повисла тишина. Они часто беседовали об империи, о том, где их нет. Им всегда казалось, что там лучше, намного лучше и светлее, что ли.
— Что ты знаешь о болезнях?
— Я работал пастухом и собирателем трав в Верхнем Городе Остермола. Я знаю, о чем говорю.
Рабы затихли, проскользила тихая тень — подошел Именной Хозяин — так назывались просвещённые на островах. Он склонился над сконфуженными головами. Рабы мигом притворились спящими.
— Я слышал голоса. Кто нарушил покой? — Просвещённый говорил тихо, но голос его проникал сквозь сомкнутые веки и заставлял открыть их, против воли сопротивляющегося мозга. Один из рабов не выдержал — это был Симфир.
Роста обычного пони, с скошенным от рождения лицом, заросшем густыми черными вьющимися кудрями и раскосыми ногами с длинными грязными ногтями. Часть его туловища была парализована, и он имел шрам от вырезанной почки.
Просвещённый подошел к нему быстрее, чем тот успел подняться и взял за горло.
Симфир захрипел, тогда Просвещённый схватил его за волосы и выволок из оливковой рощи прямиком под лунный свет и сотни огней засаленных ламп — искусственного освещения, под которым росли днем и ночью в тепле и большем уюте, чем рабы, оливковые деревья.
— Больно, жалейте — пробормотал сонный Скатор, уткнувшись в подушку из сваленных листьев лицом.
Просвещённый отпустил Симфира, заставив того упасть в грязную лужу и подошел к оливковым деревьям снова.
— Кто на этот раз?
Нерушимый шелест ветра, гоняющегося бумерангом по полям заставил просвещённого усомниться. Он собирался уходить, но слова повторились.
— Жалейте.
Просвещённый преклонил колено перед Скатором и посмотрел на его отсутствующий взгляд.
— Что за шут?
Один из рабов решил открыть рот.
— Можешь говорить, обещаю не наказывать за слова.
— Он болен, у него отсутствует часть речи.
— Раб — придурок? — просто спросил просвещённый. — повтори свои слова, придурок — посмотрел он на Скатора.
— Не надо, больно.
— Спи — сказал просвещённый, сильно сжав в ладони руку Скатора, которую тот пытался положить ему на плечо.
Легкий хруст, глаза Скатора увлажнились. Странно, но просвещённый почувствовал вину пред ним.
Он вышел из полосы оливок, и взяв одну в рот, выплюнул косточку.
— Ты ел их? Лучше сознайся — сказал просвещённый, глядя на Симфира. Бока то не тощие, как у товарищей.
Он не знал, что тот крал еду у Скатора, а слабоумный даже не обмолвился.
— Н — е — е — е — т — затянулась длинная песня под тяжелые удары скипетра по спине. Неожиданно выбежал Скатор в одной набедренной повязке. Он упал пред просвещённым и выхватил резким движением кнут, заставив открыть его от изумления рот.
— Больно — показал он на себя.
Просвещённый оттолкнул Скатора, и хлестанул его несколько раз как только хватало размаха. — Хочешь облегчить его учесть?! — Хочешь?!
Скатор молча смотрел на него доверчивыми глазами.
— Получай часть дележа.
Остальные рабы сжались и голоса их больше не перебивали едва слышный шепот волн.
На рассвете в укутанные ветвями оливковых деревьев покои рабов, вернулся Симфир.
Глаза его побелели от боли, кожа блестела потом, от тела струился острый запах. Он подошел к кровати Скатора, уже спящего битый час.
— Симфир — сказал Скатор удивленно глядя, словно сперва не узнал его.
Симфир оттянул ногу назад и со всей силы пнул его в живот.
— Симфир… — хватая ртом воздух, прошептал Скатор.
Глава — 9 —
Дети носились с тяжелыми игрушками по вычищенному от развалин музею. Они пускали самолеты из острых ржавых пластин, скрепленных деревянными дощечками.
— Мастер Альфредо! — поприветствовали его они хором и облепили в радостном визге.
Он осмотрел их, но не увидел Неизвестного. Вот Лам лезет обниматься и показать находку — он самый смышленый из всех. «Непоседа, любимый непоседа.» Когда Неизвестный замыкался в себе, это маленькое курносое солнышко только и шкодило, радуя Альфредо. Он наделся, что мальчонка вырастет его наследником. Неизвестный смотрел на него свысока, хотя был старше лишь на два года.
— Где твой товарищ?
— Дуется неподалеку — ответил Лам, скорчив серьезную мину.
— Играйте — сказал он. — И поищите зеркала. Ребятишки пустились в россыпную, а Альфредо занялся обходом выставочных залов. От затопления и грабежа уцелели немногие экспозиции и фрески, двери пустили на костры, и в залах подолгу бы скапливался парной воздух и рос грибок, но Альфредо и парящие кинжалы удалили окна и состроили вентиляцию.
