— А как называются эти рифы? Я никогда не слышала о них.
— Какой смысл в том, что я тебе скажу? Назвать можно как угодно, и их и назвали, как угодно. Охотничьи угодья.
— Это лесостепь?
— Нет это так назвали рифы, хотя там отродясь никто кроме аборигенов не охотился, да и они, походу, питались в основном морскими дарами.
— Бред.
Она почувствовала его раздражение, но в чем причина?
— Я читал интересную историю, может она и не покажется тебе интересной — сменил тему Неизвестный.
— Вы уходите от ответов.
— Будешь слушать? Она небольшая, а заняться нам пока нечем, течение еще не разыгралось, и плыть полагаясь на хлипкий мотор неразумно.
— Тогда я вся в внимании.
— Ты знаешь о протекторах?
— Это те, которые защищают слабых и поддерживают сильных?
— Они самые. Я нашел порванную записку одного из них. Вероятно, он сейчас жив.
— Можно услышать?
— Конечно, на, читай.
— Нет, нет! Вы обещали рассказать.
— Начнем?
— Там его диалог с женой, он говорит о том, что не хочет занимать пост защитника.
— А дальше?
— В смысле дальше?
— Вы обещали историю.
— Будет история.
Вот письмо, в нем говориться следующее:
«Моя дорогая Жослин, я так сожалею о своем долгом отсутствии, но вынуждают дела. Каждый день с рассвета до заката мы патрулируем полузаброшенные острова в поисках выживших. Их немало, но состояние людей оставляет желать лучшего. Многочисленные хвори забирают с собой народ, а врачи неспособны с ними совладать.
От великой империи остается только пепел и одно слово. Знаю, что если это письмо попадет не в те руки — мне конец. Орден Скрижиатели объявит меня отступником, и мне грозит ужасная смерть в Консинвеле на арене, лишенным прав, или трещина под библиотекой Скрижиатели, куда сбрасывают мертвецов, но я доверяю своему посыльному, он отправлял тебе письма на протяжении десяти лет, и ни разу не подвел меня.
Я хочу быстрее вернуться домой, но нет отбоя от нуждающихся. Когда я вступал в двери ордена протекторов, я не думал, что хочу им быть. И сейчас тоже понимаю, что не хочу, но убегать поздно. Мои руки скованы обязательствами и вечной клятвой, я стал слугой ордена, и по всей видимости буду им до скончания дней.
Мой брат куда более способный чем я. Я никогда не просил, чтобы эта чаша досталась мне, и именно поэтому она попала в мои руки. Я решился: на днях я покину орден, уйду тайно, и залягу на дно на пару лет, а потом вернусь, ты только дождись меня».
(Дальше текст не разборчив).
— Он явно не успел дописать последних строк, и тут я нашел другое письмо:
Меня предали, предали. Все обманули меня, я пытался бежать, и смог. Сейчас я прячусь в канаве рядом со стоком из старых очистных сооружений. Они еще не включились после ночной смены. Здесь тихо и холодно, я не понимаю, как тут оказался.
— Что здесь хорошего? — непонимающе посмотрела Амалия на Неизвестного.
— А то что дальше. Он жив, я поискал документы в той библиотеке, из которой Альфредо еще много лет назад утащил бумаги, и нашел это:
«Дом для душевнобольных № 41, пациент Энотиан. Диагноз: видит демонов и непонятые символы. Говорит, что он Бог-Символ, пытался нанести себе увечья дабы доказать психиатрам бессмертие. Лечение не показательно. Необходимы меры строгой изоляции».
— Он жив, и обладает важной информацией, иначе так скрупулёзно искать беглого протектора никто бы не стал. Значит он будет нам полезен.
— Бог-символ? Кто это еще такой?
— Похоже на мифологию о сотворении мира, большего мне не известно.
— Можно карту?
Неизвестный подложил под вещевой мешок карту, медленно растянул края, и отошел в сторону, закрыв за собой дверь в кабинку, и включив желтоватую лампу.
— Мы не истратим запас энергии?
— Эта лампочка ест мало, что ты хотела показать?
— Лечебница — она ведь находится за пол мира от нас. Мы туда и за год не доберемся.
Неизвестный нахмурил брови.
— Я этого не учел… Даже не подумал проверить ее местонахождение.
Лицо слегка потемнело. Он снова взял конверт и проверил.
— Его распечатывали не один раз, значит могли и подменить содержимое. Глупо я повелся на находку, это может быть банальная ловушка, но проверить стоит.
— Но ведь если подумать, то Скрижиатель не имеет права убивать протекторов, он может быть жив. Я нашла как — то раз старый сборник законов, там так и говорилось.
— Тебе известна эта лечебница? — спросил ее Неизвестный. Ты уверена, что она столь далеко?
— Дом Милосердия — туда пытались забрать мою мать, когда она родила меня. Мой папа, ее муж, не вернулся домой. Он умер от неправильного лечения язв. Сестра торопилась на обед и всунула папе попавшуюся ей колбу. Мама так говорила — он принял лекарство, и направился домой. Сама я не помню его, мама набросилась на Сестру, когда та проходила вечером по площади. Ей сказали, что он — мой отец, представляет памятный отпечаток в истории! Они назвали человека памятным отпечатком! — смахнула слезинку Амалия.
Вечер нисходил к острову. Крылатые тела чаек пронеслись по заштрихованному серой небу.
— Она просидела в ней шесть месяцев. Тогда мне было четыре.
Неизвестный отвернулся от окна, лицо разом сделалось усталым.
— Однажды я покинул отчима, и больше его не увидел, и так же случится с тобой.
— Но ведь мы идем вместе?
— Это пока. Наступит момент, когда дороги наши разойдутся. Я не смогу слишком долго оставаться на одном месте, я дал клятву.
Неизвестный напрягся. Его тяготило обещание.
— Разве клятвы имеют силу? Сейчас другие времена, совсем другие — попыталась она его расслабить.
— Но люди одни.
Он удрученно пустил глаза к Острову Цепей на карте. — Суровая жертва.
— О чем ты?
— Просто влезло в голову. Спать пора, потребуется много сил, чтобы преодолеть барьер, отделяющий от других островов.
— Какой барьер?
— Психический, волевой, физический — ты и не заметишь, а мне придется туго.
— Почему именно тебе? — сказала Амалия, делая попытку переключится от вспыхнувшем под самым носом воспоминании об объятьях матери на Неизвестного.
— Он притягивает это клеймо, вышитое на моем лице.
— Иные пути еще есть? Он единственный, да? — сопереживающе сказала Амалия. Ты мог бы удалить клеймо?
