И отравление царицы Марии было не в день гибели сына-царевича, а раньше, ибо в знаковый день гибели сына царица Мария была занята другим неотложным делом: заставила сторожа церкви Спаса звонить в колокол, бить в набат, а потом расправляться с неугодными свидетелями своего и братьев преступления. К тому же во время волнений в Угличе ее волосы, ногти и кожа были сохранны и невредимы… Уже потом Шуйский, выполняя особое тайное поручение Годунова, в докладе первому боярину, правителю государства, свяжет факт отравления царицы и появления в Угличе человека, обязавшего недалекого сторожа церкви Спаса бить в набат по трем погибшим царевичам Дмитриям Ивановичам.
Шуйский ничего не обещал Марии Нагой, но его тронуло позднее покаяние царицы, он сообщил об этом Годунову и патриарху Иову перед началом работы освященного Собора. Несчастная мать не знала еще, что решением Собора она будет пострижена в монахини с именем Марфа, а ее братья будут надолго сосланы в ссылку, многие бунтовщики из Углича, обагрившие свои руки невинной кровью, будут казнены или брошены в тюрьмы, многие сосланы в Сибирь. Вместе с бунтовщиками в Сибирь отправится и угличский набатный колокол, который будет бит плетьми и у которого, в назидание другим колоколам, будет вырван язык, «чтобы не шумел понапрасну, не смущал сердца и души людские»…
А дядьку царицы Афанасия Нагого бояре Думы, с ведома Годунова, заслушавшего доклад Василия Шуйского о розыске, обвинят в московских поджогах уже после набега крымчаков на столицу в целях устроения новых мятежей и бунтов в столице, находящейся на военном положении… 24 мая запылала Москва: выгорел весь Белый город, Занеглинье с улицами Арбатом, Никитской, Петровкой и Покровкой. Более 12 тысяч домов выгорело в конце мая в Москве, когда в Угличе работал розыск Шуйского. Одновременно со следствием в Угличе доверенные люди Годунова по поручению правителя проводили расследование о пожарах в Москве. Уже 28 мая 1591 года по всем землям Русского государства была разослана «царская окружная грамота», в которой назывались имена поджигателей, действовавших по заданию Афанасия Нагого…
Глава 10
Патриарх Иов с освященным Собором начал слушать дело о смерти младшего сына царя Ивана Грозного, царевича Дмитрия, 2 июня 1591 года, когда пожары в Москве были потушены, поджигатели схвачены, а имена подстрекателей названы. Влиятельный дьяк Василий Щелканов важно читал Собору свиток «розыска комиссии Василия Шуйского». Духовенство убедилось в том, что читался подлинник следствия, писавшийся на месте розыска виновных в Угличе. Священникам был предоставлен свиток из склеенных столбцов с корявыми, но достоверными подписями свидетелей и «рукоприкладствами» их духовных отцов. Патриарх Иов понимал значение работы Собора более других священных отцов, присутствующих на заседаниях и требующих объективности расследования гибели царевича и волнений в Угличе.
Молва связывала гибель царевича с происками Годунова и верила в то, что старший в партии Шуйских князь Василий Иванович, оставаясь в душе противником Годунова, не будет подтасовывать факты о гибели или убийстве царевича Дмитрия. А князь-боярин Василий Шуйский был спокоен за исход проведенного им с помощниками розыска в Угличе. Нужны были свидетели, и они нашлись, чтобы отвечать по существу, не противореча друг другу, в одном ключе:
«Царевич тешился с жильцами, с ребятками маленькими, в „тычку“ ножом, пришла на него немочь падучая, и бросило его на землю, и било его долго, и он накололся ножом сам».
Конечно, пришлось многих свидетелей припугнуть, поскольку они были соучастниками волнений со многими убийствами. Дьяк Щелкалов зачитал челобитную угличских жалобщиков:
«Милостивый государь-царь! Покажи милость, чтобы мы, сироты твои, в том убийстве (дьяка Михаила Битяговского, его родичей и его слуг) вконец не погибли, напрасной смертью не померли».
Принципиально важны были показания няньки Волоховой, кормилицы Тучковой, постельницы Колобовой и других, что царевич страдал падучей болезнью давно, и сильные приступы у него случались часто. В то же время Михаил Нагой упорно стоял на своем: царевича зарезали Волохов, Качалов и Битяговский, и не поддавался на вопрос о падучей болезни Дмитрия-царевича, не признавал такой болезни у племянника. Но компромата на Михаила Нагого, да и на царицу Марию было набрано много в связи с «подложными уликами», они составляли около половины розыскного дела.
Зато дьяк Вылузгин вынудил Андрея Нагого признаться в том, что царевич страдал падучей, и рассказать в мельчайших подробностях, как течение болезни себя проявляло. Этими признаниями он фактически обвинил своего брата Михаила во лжи и сокрытии фактов опасной болезни царевича. Большой удачей следствия Шуйского было признание третьим братом Григорием Нагим факта самозаклания царевича. На него был набран достаточный компромат, но опытный Клешнин уговорил своего зятя «не совать голову в петлю» и подумать о своей молодой жене. В связи с его признательными показаниями комиссия Шуйского даже вынесла на Собор свои рекомендации о снятии обвинения в подстрекательстве народных волнений с Григория, хотя тот был в них замешан не меньше, чем его сильно пьяный брат Михаил Нагой.
В то же время патриарх Иов, обладавший великолепной памятью и проницательностью, обратил внимание Собора, что допрошено всего около 150 свидетелей, в то же время по менее значительным делам допрашивается 200–250 человек и более. Смутило его и то, что не было записанных показаний малолетних свидетелей, игравших с царевичем «в тычку» на княжеском дворе, подтвержденных другими взрослыми родичами и свидетелями гибели Дмитрия. Председательствующий на Соборе патриарх Иов не мог не видеть злостных нарушений следственной практики, перечеркивающих многие выводы комиссии Шуйского для любого справедливого, непредвзятого суда… Не это ли даст противникам Годунова основания потом, в жестокие времена Смуты, после его смерти, говорить, что «царевич заклан бысть от лукавого раба Бориса Годунова».
Но патриарх Иов, отмечая про себя частичную необъективность и просчеты комиссии Шуйского, после чтения дьяка Щелкалова, слов митрополита Крутицкого и зачтения челобитных государю встал и произнес «справедливый» приговор:
«И патриарх Иов со всем освященным собором, слушав Углицкое дело, сказ митрополита Геласия, челобитные приказчика Русина Ракова, говорит Собору: в том во всем воля государя-царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси – а прежде сего таковых лихих дел и таких убийств от Михаила Нагого и от мужиков николи не было.
А перед государем-царем и великим князем Федором Ивановичем всея Руси Михаила и Григория Нагих и углицких посадских людей измена явная, что царевича Дмитрия смерть учинилась Божьим судом. А он, Михаил Нагой, государевых приказных людей: дьяка Михаила Битяговского с сыном, Никиту Кочалова и иных дворян и жильцов, и посадских людей, которые стояли за Михаила Битяговского и за всех тех, которые стояли за правду, – велел побить напрасно умышлением за то, что Михаил Битяговский с ним, с Михаилом Нагим, бранился часто за государя, что он, Михаил Нагой, держал у себя Андрюшу Мочалова и иных многих ведунов.
И за то великое низменное дело Михаил Нагой с братьями по своим винам дошли до всякого наказанья. А то дело земское, градское, в том ведает Бог да государь-царь и великий князь всея Руси Федор Иванович, все в его царской руке, и казнь, и опала, и милость, о том государь, как Бог известит.
