В царской резиденции, в селе Коломенское, с незапамятных времен, точнее с конца XVI – начала XVII века, хранился помпезный портрет патриарха Филарета в патриаршем одеянии, написанный при жизни. Когда через сонм отшумевших веков портрет попал в руки реставраторов, то при расчистке полотна под первым слоем краски нашли второй слой, более ранний, и с удивлением обнаружили «царский портрет» Федора Никитича Романова в царском кафтане и с царским скипетром в руке. На обороте удивительного портрета реставраторы обнаружили и замазанную надпись «царь Федор Никитич». Об этом историческом явлении царя Федора Романова за слоем патриарха Филарета поведал миру журнал «Русский архив» в 1866 году. Своим царским портретом великий исторический авантюрист потрафил себе парадоксальным образом, добившись потом не только сана патриарха от таких же великих авантюристов-самозванцев, но и получив потом светский титул «великого государя», который носили только монархи-императоры, будучи первым духовным лицом страны – патриархом…
Глава 19
Все лето 1601 года после боярского суда над партией Романовых с соратниками по всей Русской земле лили злые черные дожди, словно серо-черное туманное небо оплакивало жалкую участь подданных несчастливого первого избранного, а «не природного» царя. Многие из современников Годунова потом отметят, что ни один государственный муж до него не тратил столько сил, чтобы заслужить народное благорасположение, только почти все было попусту, природная стихия сопротивлялась его спокойному царству, все время испытывала его на излом.
Из-за жутких летних ливней хлеба на полях не созревали, а стояли зелеными, как трава, и потрясали воображение земледельцев своей немощью. А потом в конце августа, как раз на праздник Успения Святой Богородицы, ударили сильные морозы и несобранный урожай погиб окончательно, и в богобоязненном народе заговорили о реальной угрозе голода. О «костлявой руке» голода, которой можно придушить несчастный народ «не природного царя», если не здесь, сейчас, то где-то там, близко, в недалекой перспективе. В этот год и осенью, и зимой следующего народ кормился прошлогодним хлебом и крохотным урожаем, что удалось спасти и собрать «под дождем и мразями».
Народ позабыл, что царь почти никого не казнил, только миловал, если казнили отъявленных душегубов и разбойников, то никогда именем царя, зато имя царя стояло во всех «похвальных бумагах». Что толку, что во время первого неурожая от ливней и ранних морозов царь делился «своими» хлебными запасами, не жалел «своих личных» средств, чтобы спасать попавших в немилость природы, все равно от «не природного» царя ждали постоянно очередной каверзы, несмотря на творимое им добро. Все равно у богобоязненного, верящего в приметы народа появилось какое-то опасливое отношение к «не природному» царю, не по воле Божьей взошедшему на престол.
Видно, через свои опасения от «первого самозванца» на троне Бориса Годунова, от перенапряжения сил в борьбе со стихией за собственное выживание, народ вглядывался в первые появившиеся знамения неба, с грозными сверканиями, с несколькими солнцами и лунами одновременно, и таинственными знаками откровений к лиху и ужасу на земле-матушке. Неграмотный народ свои впечатления творил в форме устных сказаний о «двух солнцах» и «двух лунах» в туманном неприветливом холодном небе, а подхватывавшие эти народные предания-жалобы ученые иноземцы Конрад Буссов и Мартин Бер переносили в свод знамений начавшегося XVII века:
«По ночам на небе появлялось грозное сверкание, как если бы одно войско билось с другим, и от него становилось так светло и ясно, как будто бы взошел месяц, временами стояли на небе две луны, и несколько раз по три солнца, много раз поднимались невиданные бури, которые сносили башни городских ворот и кресты со многих церквей. У людей и скота рождалось много странных уродов. Не стало рыбы в воде, птицы в воздухе, дичи в лесу, а то, что варилось и подавалось на стол, не имело своего прежнего вкуса, хотя и было хорошо приготовлено. Собаки пожирали собак, а волки пожирали волков. В той местности по ночам раздавался такой вой волков, подобного которому еще не было на людской памяти».
Весной 1602 года народ кое-как засеял поля невызревшим зерном, собранным в прошлый год, но семена не взошли. И тогда настал настоящий голод на русской земле.
Достать и купить хлеба было невозможно. Люди стали умирать от голода, как раньше умирали от эпидемий и страшных болезней. Подобно скоту, они рвали и ели траву, питались сеном. Хронисты пугали потомков рассказами очевидцев: у мертвых во рту видели навоз с человеческим калом, отцы и матери ели детей, дети поедали ослабевших родителей, хозяева пожирали своих гостей… Такого ужаса давно не видала русская земля.
Лишившись основных семенных фондов, крестьяне вынуждены были снова засевать «зяблыми» семенами, что опять привело к скудному урожаю «хлебной нежити» и новому витку голода уже 1603 года. Иностранцы, не сговариваясь друг с другом, на основе своих расчетов и сравнений вычислили, что хлеб с 1601 по 1604 год подорожал примерно в 25–30 раз.
Если в первые месяцы после своего «официального» восшествия на престол Годунов попытался как-то выполнять свои «предвыборные» и «тронные» обещания, то поголовный голод и беспощадный холод внесли свои существенные коррективы, еще бы, «голод и холод – не тетка». Сначала в 1600 году податное население было на год освобождено от налогов, в некоторых землях наместники Годунова обязывали мелкопоместных помещиков соблюдать порядки Юрьева дня. Более того, последующие финансовые меры поддержки беднейших слоев населения позволили проводить доктрину «царского всеобщего благоденствия», а не только благоденствия вельмож и дворян.
Накануне голода и при его первых проявленных симптомах в государстве царь Годунов организовал гибкую систему «общественного призрения», учредив и открыв в Москве несколько богаделен. Предложил наместникам в других землях государства воспользоваться столичным опытом: «Уж больно много у нас бедноты и нищих». А с разгаром голода, из-за непонимания масштабов государственной катастрофы, «царевы способы» помощи бедноте с раздачей нищим огромной государевой милостыни, – все это аукнулось государю усугублением катастрофического народного бытия. Казна расходовала на нищих по 300–500 рублей в день, ежедневную помощь получали 60–90 тысяч голодающих. Узнав, что «добрый царь» раздает голодным великую милостыню, со всех концов страны в Москву двинулись толпы желающих. Но среди доверивших «доброму царю» свои жизни были как и умирающие от голода, так и те, кто еще мог себя прокормить на местах. Всегда привлекает народ открывшаяся где-то царская или какая еще халява. А где халява, где раздатчики халявы – не сам же царь раздает на площадях деньги, – тут же возникает много воров-чинов, занимающихся раздачей. Узнав о великих злоупотреблениях в раздаче средств, Годунов прекратил выплаты голодающим, что только увеличило число умерших и умирающих. А тут к голоду в Москве и ее окрестностях добавилось холерное «моровое поветрие». По приказу Годунова специальные команды ежедневно подбирали трупы на улицах Москвы и хоронили мертвых в огромных братских могилах. Келарь Сергиевой лавры А. Палицын писал: «И за два лета и четыре месяца по повелению цареву погребено в трех скудельницах 127 000, только в одной Москве».
