— Привозить… — покачал головой Арчил. — Попробуй привези.
Если я полезу в их дела, это война, понимаешь, настоящая война. Нужно как-то
по-другому. Здесь я не могу тебе помочь.
— Договорились. Тогда я буду действовать один. В случае
моего прокола все шишки на меня. В конце концов, ты не обязан отвечать за мои
действия.
— Но они могут узнать, что ты ищешь моего племянника.
— Они действительно так сильны?
Арчил молчал.
— Да, — наконец выдавил он, — очень сильны.
— Тогда все ясно. С этой минуты я буду действовать один,
стараясь не привлекать лишнего внимания. Обещаю не подводить вашу славную
компанию. В конце концов, именно за это мне и платят деньги.
— Я могу помочь в любом деле, но здесь — нельзя, — пожал
плечами Арчил, — это чужая территория. А войну в Москве сейчас начинать тоже
нельзя. Все другие группы узнают, что я зачинщик. И тогда нам конец. Мы не
можем на такое пойти.
— Это тоже кое-что. Спасибо. Я буду звонить в случае
необходимости. Пока не сообщили, переходила границу Коновалова или нет?
— Пока ничего нет. Если что-нибудь узнаем, тебе позвонят.
Арчилу было немного не по себе: так реально очертились
границы его могущества. На фоне дрожавших проституток это могущество обретало
какие-то комические формы. Видимо, это почувствовал и сам Арчил.
— Ты не очень зарывайся, — произнес он. — Если это они
виноваты в исчезновении Реваза, я город переверну, но им устрою такой праздник
— долго помнить будут.
— Договорились. — Дронго вышел из кабинета, мягко закрыв
дверь.
В гостиницу он возвращался пешком. Нужно было обдумать новую
ситуацию. Ревазу зачем-то нужно было иметь алиби, в том числе и для своих
родных. Может, он заранее предвидел ситуацию, о которой говорил Арчил. И может,
этот молодой человек осознал, к каким роковым последствиям приведет конфликт
между двумя преступными группами в городе.
Стояла удивительная весенняя погода. Все словно замерло в
ожидании пробуждения солнца, которое постепенно, исподволь набирало сил для
летнего наступления. Хотя лето в этом все-таки северном городе отличалось от
привычного ему лета. Дронго любил солнце, когда жаркие лучи обжигают асфальт,
делая его мягким и податливым. Выросший в южном городе, он не переносил даже
малейшего холода, когда стрелка термометра опускалась ниже нуля. В эти дни в
Москве стояла ясная сухая погода, в пределах того минимума, который бывает у
него на родине весной. Именно поэтому он так любил ходить в весенние дни по
Москве.
Город неузнаваемо изменился за последние годы. В центре
возникли новые валютные супермаркеты, престижные магазины, автосалоны. В начале
перестройки, правда, по всему центру города стояли старушки и старики,
предлагавшие свой незамысловатый товар. Он еще помнил те дни, когда от Большого
театра до Тверской люди стояли плотными рядами, предлагая товары — от колбасы
до колготок, от хлеба до новых рукавичек. Среди стоявших были уже не только
старики: в основном стояли молодые люди. Затем и они исчезли, когда новая
власть, стесняясь столь откровенного бедственного положения своих сограждан,
убрала эти очереди на стадионы.
Турецкие строители отреставрировали Петровский пассаж и ГУМ,
после чего те стали центрами капитализма в Москве, вместив в себя самые дорогие
и самые престижные западные шопы. На Арбате появился пионер капитализма —
Ирландский дом, зато исчезли памятники Дзержинскому, Свердлову, Калинину.
Советские люди с удивлением узнали, что все они были палачами и прислужниками
тиранов, а воспевавшие их фильмы и книги делались услужливыми лакеями
партократической машины. За несколько лет Москва стремительно догоняла многие
города мира и наконец перегнала их, став одной из самых дорогих столиц
постиндустриального мира. Самые дорогие автомобили продавались в считанные дни.
При этом покупатели платили наличными. Роскошные норковые манто и шубы были
нарасхват, новая буржуазия стремилась наверстать упущенное за годы советской
власти. Отели предлагали свои номера за триста-четыреста долларов в сутки,
умудряясь побить рекорды даже нью-йоркских и токийских гостиниц. Стремительно
росли новые офисы, как грибы множились новые компании и банки. И как мыльные
пузыри лопались, обворовывая своих доверчивых клиентов. Даже на Клондайке или в
Сан-Франциско в годы «золотых лихорадок» не было такого бесстыдного вызова всем
неимущим, такого откровенного кутежа и разврата. Не было такого наглого показа
своего могущества и своих денег. Коррумпированность достигла своего предела,
когда можно было купить практически все: от президента и премьера до любого
клерка, любого милиционера на улице. Лучшие автомобильные компании мира
продавали в Москве самые дорогие марки своих машин. И на фоне этого тысячи
людей думали по утрам, как заработать на хлеб, многие, презрев стыд, выходили
нищенствовать, поголовная проституция стала обычным явлением, а валютная
проституция — символом мечты школьниц города. По вечерам уже нельзя было выйти
в город: рэкетиры и грабители, вымогатели и бандиты устраивали свои разборки и
шабаши прямо на центральных улицах. Такого контраста, такого предела
человеческого падения не знал ни один город.
Это была Москва середины девяностых. Это была столица
некогда великой империи, погрязшая в пороках и преступлениях. Это был город, в
котором человек только существовал — жить в нем уже не было никакой возможности.
Вернувшись в номер гостиницы, Дронго еще в коридоре услышал
телефонный звонок. Он быстро открыл дверь, бросаясь к телефону.
— Это Арчил, — услышал он характерный голос. — Коновалова из
страны никуда не выезжала.
Глава 10
Уже когда почти все сотрудники следственного управления
покинули свои кабинеты, Колчин еще сидел, пытаясь что-либо сообразить. В
который раз перечитывал он дело Бахтамова, стараясь найти какие-нибудь
несоответствия. Все было тщетно. Появившийся наконец Умаров только подтвердил
свои первоначальные показания, заявив, что лично слышал разговоры Хаджиева о
его расправе над Бахтамовым. Он вполне мог быть добросовестным свидетелем, а не
подставкой, и Колчин, помучив его с полчаса, отпустил: больше из Умарова ничего
выжать было нельзя. Кроме того, он был осведомителем уголовного розыска, и не в
его интересах было врать. Бахтамов знал об этом, вызывая Умарова обычно для
мелких поручений. Никаких дел с фальшивыми авизо они не вели, да и не могли
вести: у свидетеля Умарова не было даже десятиклассного образования. Он держал
несколько киосков рядом с Курским вокзалом и этим зарабатывал себе на жизнь.
Участковый его не трогал, зная о негласном сотрудничестве Умарова с
правоохранительными органами. Смерть Бахтамова ничего, кроме неприятностей,
Умарову не принесла: его несколько раз допрашивали в милиции и контрразведке.
Он, по-видимому, искренне считал, что убийца — Хаджиев, имевший какие-то дела с
покойным.
Отпустив Умарова, Колчин еще раз позвонил в милицию,
попросив обеспечить явку другого свидетеля — Магомедова, и снова сел за свои
бумаги.
