— Вы знали что-нибудь о деятельности группы «Рай»? — не
удержался Колчин.
— Знал, — очень спокойно ответил генерал. — Понимаешь, Федор
Алексеевич, шла война, а на войне как на войне. Сейчас они без дела, вот и
маются, ваньку валяют.
— Мне многое нужно переосмыслить, — прошептал Колчин.
— Не стоит, — посоветовал Нефедов, — лучше занимайся своим
делом. Знаешь, когда я пришел сюда впервые и узнал всю правду о тридцать
седьмом годе, я заболел. На целых две недели, не мог даже думать о своей
работе. Столько людей невиновных загубили, столько напрасных жертв! А потом ко
мне пришел мой бывший начальник. Ты его не знал, он умер пятнадцать лет назад.
И он мне очень доходчиво объяснил, что, если порядочные люди будут стесняться
нашей работы, сюда будут попадать мерзавцы типа Ежова и Берии. И я пошел на
службу. С тех пор и работаю. Всего хорошего.
Его шаги долго раздавались в коридоре. Нефедов шел
неторопливо, будто обдумывая только что сказанное. Или вспоминая свою жизнь.
Глава 15
Ничего особенного объяснять не пришлось. Мальчик уже спал, и
Татьяна Николаевна, закрыв дверь его комнаты, пригласила Дронго на кухню.
— Вы, наверное, проголодались, — тихо сказала она.
— Немного. — Только сейчас он вспомнил, что ничего не ел с
утра, после скромного завтрака на Киевском вокзале.
Пока женщина была в комнате, он осмотрелся. Телефон стоял в
коридоре, и он на всякий случай сел так, чтобы видеть телефонный аппарат. На
кухне царил идеальный порядок, в посудомойке лежало несколько свежевымытых
тарелок. Он усмехнулся. Видимо, Татьяна Николаевна приучила сына самого мыть
посуду.
Она пришла минут через пятнадцать, уже переодевшись в
другое, более светлое и легкое, платье. Поставила на огонь кастрюлю с борщом,
нарезала хлеба, соленых огурцов.
— Вы что-нибудь будете пить? — спросила она. — Кажется, у
меня есть где-то водка.
— Нет, — засмеялся он.
— Чему вы смеетесь? — удивилась она.
— Я вообще не пью спиртного, а мне везде предлагают налить.
Прямо какой-то синдром.
— А вы действительно не пьете?
— Почти нет.
Она сняла кастрюлю с огня и разлила борщ в глубокие тарелки.
— К сожалению, у меня нет второго, я не ждала гостей, —
улыбнулась Татьяна Николаевна.
— Вы извините, что я доставляю вам беспокойство, — немного
смущенно произнес Дронго.
Ели они в молчании, словно боясь спугнуть установившуюся
тишину. Окно кухни выходило во двор, и сюда почти не долетали крики с улицы,
шум проезжавших машин. Закончив ужинать, Татьяна Николаевна поднялась, так же
молча собрала тарелки, не спрашивая, налила ему чаю.
— Надеюсь, чай вы пьете? — спросила она.
— Обязательно. Только без сахара.
Спустя некоторое время, когда стаканы были уже пусты, он спросил:
— Скажите, вы знали Ларису Коновалову?
— Немного, — ответила женщина. — Она была красивая девушка.
— Вы не обращали внимания, у нее были друзья?
— Я видела только одного грузина, он несколько раз ждал ее у
выхода. Высокий такой, красивый.
— А с чего вы взяли, что он грузин?
— Она обратилась однажды к нему при мне, назвав его то ли
Вано, то ли Рева, не помню точно.
Она вдруг резко встала, собрала стаканы, с шумом бросила их
в мойку.
— Вас что-нибудь смущает? — поинтересовался Дронго.
— Вы решили теперь продолжить свои допросы, — разозлилась
она. — Для этого вы приехали ко мне домой.
— Сядьте, — почти приказал Дронго, — и выслушайте меня.
Она повиновалась, не пытаясь спорить.
— Мы разыскиваем этого парня. Его звали Реваз. Родители парня
обратились ко мне, чтобы я помог им найти сына. Если хотите, я сейчас частный
детектив. А Реваз исчез вместе с Ларисой. Вот, собственно, и вся история. Мне
нужно найти либо девушку, либо ее парня, чтобы узнать, что с ними случилось.
Никаких тайных намерений повредить вашему банку у меня нет. Вчера я зашел туда
специально, чтобы узнать что-нибудь про Коновалову. Достаточно было мне
упомянуть ее имя, как Русаков послал за мной какого-то парня. Потом, вечером, в
нашей гостинице появились еще двое, которые стали душить Манучара, требуя
известий о Коноваловой. В ответ сегодня мы допросили Русакова. Остальное вы
знаете. Чем-то она вызвала гнев вашего вице-президента Юркова. И он теперь ищет
ее, а заодно душит всех ее знакомых.
— Юрков — страшный человек, — предупредила Дронго женщина, —
его боятся в банке все, по-моему, даже президент опасается. Но терпит.
— Ваш президент — очень известный в России человек. Раз он
терпит Юркова, значит, он ему нужен.
— Возможно, но Юрков имеет очень большую власть в банке, он
единственный, кто имеет такую же охрану, как у президента банка.
— Вы меня убедили. Завтра пойду к нему в гости. — Дронго
посмотрел на часы. — Уже первый час ночи. Можете идти спать. А мне принесите
какую-нибудь книгу.
— Вы не будете спать? — спросила женщина.
— Нет, я не хотел бы вас беспокоить. Мне и здесь совсем
неплохо.
— Как вам будет угодно. — Она поняла, что он все-таки не
доверяет ей, решив дежурить на кухне. — Книжный шкаф в столовой — можете
выбрать себе книгу сами, по вкусу. Спокойной ночи, — встала она.
— Спокойной ночи, — поднялся и он. — Если разрешите, я
пройду в столовую, выберу книгу.
— Да-да, конечно. — Она уже протирала стол.
В столовой действительно стоял большой книжный шкаф. Он
начал смотреть книги. Они всегда говорили ему больше о хозяине квартиры, чем
любые слова. Здесь были Боккаччо и Сервантес, Рабле и Золя. Дронго обратил
внимание на потертые тома четырехтомного собрания Хемингуэя, несколько книг
Франсуазы Саган, Эрве Базена, Поля Вилара, Робера Мерля. Он взял с полки
неизвестного ему прежде Робера Андре и вернулся на кухню.
Его взгляд наткнулся на блестящий эпиграф, который Андре
взял к своей повести «Дитя-зеркало». Это были слова Марселя Пруста из «Узницы»:
«Когда мы достигаем определенного возраста, душа ребенка, которым мы прежде
были, и души усопших, от которых мы происходим, принимаются щедро одаривать нас
своими сокровищами и своей злою судьбой…»
Заинтригованный изящной прозой знаменитого французского
критика и писателя, он не услышал, как на кухне снова появилась Татьяна
Николаевна. На этот раз она была в халате.
