– Потом разберемся, – сказал за всех Зайцев. – Пошли.
Протопали к комнате, в которой Варя Метель затворилась от мира и из которой думала выпорхнуть в сиянии новой славы. Если бы не убийца.
Зайцев посмотрел: Синицына так и торчала в дверях. Нос, казалось, даже удлинился от любопытства.
– Мы с тобой еще потолкуем, Наталья, – пообещал Зайцев. Тоном, как будто собирался обсудить магазины, очереди, рецепты со старой знакомой. Та кивнула, убралась обратно – к булькающему звуку, к запаху мыла.
Зайцев сломал печати. Сорвал бумажную ленту со своим автографом (по привычке проверив, что лихие закорючки-ловушки с подвохом – ровно такие, какими их вывела его рука).
Дверь впустила в коридор дневной северный свет. Даже летом он был металлического оттенка.
Отсюда, с порога, комната не просто казалась большой. Она и была огромной. Не комната – зал. Давно мертвая люстра ловила свет из шести высоких окон всеми своими висюльками и передавала дальше – в виде алмазных искр. Разевал пыльную пасть мраморный камин. Пыль оттеняла лепнину на потолке. На вычурном паркете видны были свежие царапины: разбирая мебельный бурелом, не церемонились. От шелковых обоев все так же нестерпимо пахло старьем.
– Псть! – раздалось за спиной. Крачкин наконец подошел. Все четверо стояли, не двигаясь. Разглядывали гулкий зал.
– Где ж тут искать? – высказал общий вопрос Серафимов.
В самом деле, нагая комната не оставляла простора воображению.
– Сима, ты начни в камине шуровать. Самойлов, сходи к дворнику – пусть трубочиста вызовет. Пошуровать надо в дымоходе, не заткнули ли туда чего. …Да! И лестницу пусть притаранит! Крачкин, возьмешь пол?
– У меня колени ноют.
– Нефедов, простукивай пол. Ты, Крачкин, бери короткие стены, а я длинные. Вдруг тайник где устроен… Правда, есть у меня нехорошее чувство, что тайник ее в любой комнате может быть, и в кухне, и в сортире. Вон у нее с соседями альянс какой.
– Не дай бог.
– Бога нет, – немедленно отозвался Серафимов. – Его попы выдумали.
Нефедов тут же опустился на корточки. Пополз, стуча костяшками. Слушая звук. Крачкин с места не двинулся. Зайцев обернулся.
– Чувствую, зря это всё.
«Точно. Сдает».
– Почему?
– Тайник, скорее всего, среди мебели был устроен. Мы его, может, сами своими руками отсюда вынесли. Может, она свою рукопись в диван запрятала. Может, в столе каком-нибудь двойное дно. Может…
– Всё может быть, – поспешил согласиться Зайцев. – Значит, и до мебели дойдем. Если надо.
– Надо мыслить как одинокая молодая женщина, – наставлял Крачкин. В паузах между словами слышалось только звонкое деревянное «тук-тук» (Нефедов) и приглушенное шелком (Зайцев).
– Элегантная дама не станет шарить в камине. Грязно.
Серафимов остановился. Обернулся на Зайцева. Покачал головой. И снова залез обеими руками в камин.
– Элегантная дама не станет скакать по лестнице-стремянке под потолком, как мартышка, – рассуждал Крачкин. И отпрянул. В него задом мягко врезался Нефедов. Пробормотал нечто похожее на «извините». Крачкин переступил через него не глядя. Пошел к окну.
– Вот ты, товарищ Зайцев, молодая элегантная дама. Где бы ты устроил тайник?
– Я отказываюсь себе это представлять, Крачкин.
– Зря. Ставить себя на место другого – полезное умственное упражнение. Основа психологического метода.
Он провел рукой под широким подоконником. Перешел к другому.
– Не, Крачкин. Что у дамы на уме, сам товарищ Бехтерев не разберет вместе со всем своим Институтом мозга. А я лучше работу буду работать. Тщательно проверять доступное. Исключать проверенное. Серенько так, без фантазии.
Второе окно тоже ничего не дало. Крачкин задумчиво подергал шпингалет. Осмотрел раму. Перешел к третьему.
В стене гулко и тупо стукнуло. Очевидно, ухнул свою гирьку в дымоход трубочист. Серафимова обдало старой сажей, пыхнувшей из мраморных ворот. Он закашлялся. Закрыл лицо рукавом, но тотчас бросился к выпавшему из дымохода комку.
У Зайцева забилось сердце: сожженные листки?
Серафимов развернул, отбросил:
– Газетный пыж. Выбросило, видать, тягой вверх, когда разводили огонь. Фу холера. Пусто, Вася.
Он встал, отряхивая колени.
– …Эх, была б такая техника, чтоб показывала отпечаток человека в воздухе. Кто здесь был, что делал. Никаких больше тайн и улик. Никакие свидетели не нужны. Обработал воздух, сфотографировал. Или даже снял преступление на киноаппарат. Опознал харю. И всё – высылай наряд брать.
– Может, в будущем изобретут.
– Ты только подумай, – оживился Серафимов. – Криминалистика будущего откроет такие…
– Не откроет, – шестое, последнее окно тоже не дало Крачкину ничего.
– Ты, Крачкин, что, не веришь в будущее?
– Не верю. Оно мне не интересно.
– Потому что ты старый. Уж извини. Но это факт.
– Не поэтому, – неожиданно не обиделся Крачкин. – Просто наша работа не имеет ничего общего ни с будущим, ни с настоящим. Мы расследуем прошлое. Было, состоялось, завершилось. Случилось.
И не дал никому возразить:
– Пять минут назад, час или год – разницы никакой. Мы всегда расследуем прошлое.
Зайцев обернулся в комнату. Огромная. Просто огромная. Высокие окна. Камин. Мощная люстра. Высоченный потолок. Паркет. Теперь, когда хлам вынесли, она стала собой: парадной залой. Теперь вся квартира с ее обитателями выглядела иначе. Вся история. И сама ее мертвая героиня.
Не затравленная бытом и соседями чокнутая одиночка, как показалось сперва. А королева со свитой – в изгнании.
«Черт его знает, – задумался Зайцев, глядя на солнечные параллелепипеды, в которых плясала золотая пыль. – Может, Самойлов и прав. Только тогда не банальная ссора раздраженных соседей. А придворные интриги, ревность приближенных. Тайны мадридского двора».
Задом вперед прополз, стуча костяшками пальцев по паркету, Нефедов. Поднял на Зайцева совиное лицо, покачал отрицательно: ничего.
«Мебель вывезена по распоряжению, – бесцветно прошуршал в трубке голос Коптельцева. – Не отвлекайся от задачи». И шеф угрозыска повесил трубку, словно прихлопывая другие возможные вопросы.
– Говорит, что в курсе, – ответил Зайцев вопросительному взгляду Крачкина.
* * *
Пошли в домоуправление.
– Далеко-то еще топать, отец? – сразу задребезжал Крачкин. «Ой как мне это все не нравится, – огорченно поглядел на его спину Зайцев. – Сначала на второй этаж высоко. Теперь в соседний двор далеко. Уж не решил ли Крачкин коньки отбросить». Спина старого сыщика теперь казалась ему какой-то слишком тощей, слишком шишковатой, «спина старика», тихо ужаснулся он. И поскорее ввязался в разговор с дворником, который топал позади него слишком уж близко, так близко, что Зайцев чувствовал его дыхание на своей шее, отодвинулся, пропустил вровень с собой.
