Что, если она пришла – а в разгромленной зале никого? Только фарфоровые руины.
В темноте мигнул карманный фонарик. Раз-другой.
Что, если она присела на подоконник – ждать? И уснула пьяным сном. Свесив завитую голову на усыпанное блестками плечо и неуклюже подвернув ногу в замшевой туфельке.
Что, если она – до сих пор спит.
Время вышло.
Зайцев пошел вдоль шипящих белых волн – навстречу мигающему свету фонарика. Вот уже у тупорылого силуэта появились объем, тяжесть. Вот уже видны были лопасти пропеллеров, заклепки на раскинутых твердых крыльях. Вот уже можно было прочесть на боку самолета надпись:
АМТОРГ.
А потом Зайцев разглядел черную, быстро бегущую фигурку.
Глава 18
Нефедов вернул листок, выхваченный Зайцевым из пишмашинки.
– Так ведь он ей это уже писал. Про отпечаток чашки кофе на столе. Ровно такими же словами.
– Нефедов, про отпечаток запомнил даже я. Но хотел свериться с истинным специалистом-мнемотехником.
Нефедов чуть шевельнул уголком рта. Взгляд остался таким же сонным. «Улыбается! – отметил Зайцев. – Все любят комплименты, все».
– Ты дальше, дальше читай!
– «Милая Лина»? – тихо проговорил Нефедов. – Ничего не понимаю.
– Я тоже сперва ничего не понял. Знавал я одного Юру. А домашние звали его Тука… Юра – Тука. Варя – Лина. Мало ли. Но вот соседи знали ее давно – и никто из них Линой, сколько мы ни беседовали, Варю что-то не называл. А тут уж поэт этот, невольник чести, все сам и объяснил. Что это было.
– Что же?
– Шутка.
Зайцев осторожно свернул лист по сгибам. Важная улика.
– Шутка?
– Эти два болвана принялись строчить ей письма от имени тайного поклонника. Очень веселились, когда Варя клюнула. Они ведь думали, что она совсем уже древняя старуха – и тут запела соловьихой на току. Обхохочешься. И тут уже вдохновение их припустило…
По движению тени Зайцев понял, что Нефедов покачал головой. Само лицо было в полумраке.
– Хорошенькая шутка.
– Мы сами ведь тоже так поначалу думали. Ты, Нефедов, вспомни: «Старуху кокнули, старуху кокнули». Понятная ошибка. Ничего не поделаешь. Технический прогресс идет быстрее, чем люди живут. Вон, кино разговаривает уже через аппараты Шорина. А через лет пять, не знаю, начнет цвета и запахи передавать. А через десять – полную иллюзию того, что ты в той же комнате сидишь, что и фильмовые люди. Встать можно будет, с другой стороны все осмотреть. Под диван им заглянуть.
– Не в этом дело. Мне она по писанине своей показалась довольно прожженной. Чтобы соловьихой вот так запросто распевать.
– Ну не сразу, – потянул Зайцев. – Не запросто. Сначала наверняка выбрасывала эти цидульки. Потом разок ответила. Может, отшила даже. Потом другой раз ответила. А потом втянулась. Женский пол он такой. Долгой осады не выдерживает. Особенно если слог, прямо скажем, искрометный… Но это мы все по ответам самой Вари установим. Как и что там происходило. Уж точно гоголи наши письма ее с собой в Гагры не прихватили. Наведаемся в ленинградские хоромы их, пошукаем.
– А им-то зачем по башке Варю тюкать?
– Я разве говорю «они тюкнули»?
– А кто?
Зайцев ухмыльнулся, и ему тотчас стало совестно за эту улыбку. Он понадеялся, что в темноте Нефедов не заметил. Так и вышло. Зайцев спокойно ответил:
– Может, у них мы Варины ответные письма найдем, а в письмах – интересные факты. Варя-то не шутила, когда писала этому своему так сказать тайному поклоннику.
А сам думал: «Должен же быть ответ зачем. Почему. Так изуверски. Так страшно безжалостно. Без паники, без нервов. Так решительно. Должна же быть веская причина».
– Ладно, то шутка, – нехотя согласился Нефедов. – А это тогда что? – кивнул на карман, в который Зайцев убрал письмо, вынутое из пишмашинки.
– Это-то? Социалистическое экономное хозяйство. Николай этот, видать, так остался доволен заходом, что теперь шпарит то же самое уже совершенно реальной барышне. Лине. Не пропадать же добру… Правильно делает: хорошие мысли часто в голову не ходят. Хорошие девушки встречаются гораздо чаще.
Зайцев подумал про пьяную красавицу в ночном парке. Откинул затылок к стене, почувствовал ее приятный металлический холодок. Вибрация самолета приятно передавалась голове, сразу начало клонить в сон.
– А я ведь прав был… – неожиданно грустно выговорил Нефедов.
Зайцев открыл глаза.
– …хорошо, товарищ Зайцев, что нас с вами никто так любить не будет. Трепотня все это одна.
– Не в этом, Нефедов, соль.
– А в чем же еще?
– Ты еще только открыл хлебало, а из него уже лезет вранье. Лучше молчать в тряпочку.
– Это Крачкин сказал?
– Тютчев.
– А он из какой бригады? Не знаю что-то такого.
– Он из киевского угро.
Зайцев опять начал проваливаться в сон. В подошву ему ткнул носок ботинка. Зайцев неохотно разлепил глаза. Гудение самолета, казалось, теперь вливалось и через них, заполняя голову, вытесняя мысли.
– Ну?
– А на самолете почему «Амторг» написано? Это как? Торговля с Америкой, что ли?
Глаза закрывались сами. В мозгу у Зайцева пронеслись обрывки: зарубежные гастроли… лодка перевернулась… Америка… лодка перевернулась. Тянуло в сон.
– Торговля тоже, – сквозь зевок проговорил он.
На миг его кольнуло нечто вроде жалости к Каплуну – упитанному гэпэушному сановнику, в той истории ни в чем, кроме слабости к богатым вещам, хорошеньким балеринам и новеньким, технически хорошо продуманным крематориям, похоже, не виноватому. Но только на миг. Запорожца же и вовсе жалеть было нечего.
Опять толчок ногой. Зайцев раскрыл глаза:
– Нефедов, ты что, совсем уже?
– Почему они прислали за нами самолет?
– Я им написал. Как честный человек честным людям, которым нечего скрывать.
– Написали: пришлите самолет?
– Нет. Я написал им: найдите меня.
– А если бы они не нашли?
– Я в них верил.
– Врете.
– Вру. Я им не просто написал. Я отправил им небольшой подарок.
– Какой?
– Дружеский.
– Какой?!
– Нефедов, ну ты даешь. Неужели тебе спать не хочется?
И Зайцев снова закрыл глаза.
