Зайцев глядел в окно. Девицы шли мимо в крепдешиновых платьях. И в теплых вязаных кофтах. Не Гагры.
– Прям так ее? – облизал ложечку Нефедов.
– Что ее прям?
– Тачанка. Мало ли тачанок в городе, говорю. Может, не ее.
Нефедов принялся пилить ложечкой ледяные утесы в своей креманке. «Ишь ты. Перенял: сперва вкусное самое. Потом невкусное», – отметил Зайцев.
– Ты чего? А масть цвета шампанского? А дырка вместо радиатора, который Мишель себе на память скрутил? Представляешь, я и радиатор этот в комнате у Мишеля сам видел! А в голове не звякнуло. То есть не сразу. Я ведь тогда факты искал. А надо было – психологию. Прав был Крачкин.
– У вас Крачкин всегда прав, – проворчал Нефедов. – Нате, товарищ Зайцев.
И подвинул ему отделенный ложечкой холодный земляничный утес.
Зайцев смотрел на оплывающий маленький айсберг. «Гордость», – перевел он, как сумел, для Нефедова. Но было ли верное слово для самой Вари? Раньше Зайцеву казалось, что гордые счастливы: им всё равно, ни до чего нет дела, в них можно плевать сколько угодно и кому угодно – с таким же успехом можно плевать в облако, в луну, в солнце. А Варя счастлива не была. Как она там написала про Запорожца (то-то сейчас ее остроумием наслаждаются сотрудники Амторга)? Никогда не стой между алкашом и бутылкой? Между наркоманом и морфином. А между Варей и глазком киноаппарата, который должен смотреть только на нее? Она так любила кино! Она никого так больше не любила. Даже саму себя. Мемуары написаны злым пером. Но не по злобе к этим, у которых сейчас хорошо. Она просто хотела справедливости. Ей следовало уйти из жизни, где не было кино. Но и им – тоже. Потому что она была настоящая, а они – нет.
И еще, конечно, они ее немного обидели. Но это не так важно.
Зайцев вдруг подумал, что Варя была большим художником. Она знала страшное притяжение того источника, из которого вычерпаны, выловлены, выужены все эти книжки, картины, стишки. Ну и пусть плоды ее гения – эти все фильмы – дерьмовые. Так тоже бывает.
Зайцев вспомнил «Замок Тамары» и прочую дребедень, улыбнулся.
– Рады, что Гудкова от расстрела увели? – подал голос Нефедов.
– Конечно, Нефедов, рад! – ответил быстро Зайцев.
– Дело закрыто! – довольно подвел Нефедов.
– Закрыто, – повторил Зайцев, и в следующий миг почувствовал, что прежняя апатия наваливается на него, как большой серый зверь.
Подошла официантка в белом передничке.
– Еще чего-нибудь? Кофе? Какао?
– Нефедов, будем чего-нибудь? – изобразил энтузиазм Зайцев.
Официантка подала Нефедову сложенную вдвое картонку меню. Такую же Зайцеву.
Он раскрыл.
На него уставился вложенный в меню маленький белый прямоугольник плотной бумаги – на такой иностранцы печатают свои имена, должность, адрес конторы.
Вот только имя было не иностранное. А русское. Самое обычное. Обычнее некуда.
На ней стояло:
Mr. Petrov
AMTORG.
Руки Зайцева, держащие меню, стали ледяными, в ушах зашумело.
– Так что – какао? – спросила официантка.
