— Ты чего развалилась, дура? — услышала она хриплый голос.
— Лежу, никому не мешаю, — ответила Лариса.
— Это ты Медведю скажешь, когда она к тебе подкатит со своей Машей.
Медведем они называли надзирательницу. Лютую и огромную, как гризли. А Машей она нарекла свою дубинку, которой охаживала заключенных по поводу и без.
— Да пошла она, — беспечно проговорила Лариса и перевернулась на живот, чтобы зарыться лицом в молодую травку. Она тонко пахла и нежно щекотала кожу.
— Медведь решит, что ты что-то тут ныкаешь, и шмон тебе устроит. Вставай, говорю.
Лариса понимала, что подруга от нее не отстанет, поэтому послушалась ее. Женщину звали Ириной, кликуха — Баржа. Баржа не потому, что сокамерница была толстой или медлительной. Села Ира на двадцать лет за то, что угнала плавсредство, груженное астраханскими помидорами (была пьяной в дым), но с его управлением не справилась, налетела на деревянный пирс. На нем два мужика рыбачили, а жена одного из них загорала. Мужики погибли, один на месте, второй в больнице скончался от внутренних кровотечений, а женщина инвалидом осталась — ей легкое пробило острой деревяшкой.
— Пойдем в волейбол поиграем, — предложила сокамерница.
— Ты же знаешь, не люблю я командные игры.
— Да ты ничего не любишь, даже секс, — скривилась она. Когда женщин поместили в одну камеру, Баржа активно принялась за Ларисой ухаживать. В конечном итоге забралась ей под тюремные трусы-парашюты, но никакого удовольствия от победы не получила. Лара лежала как бревно с постным выражением лица. Даже в небо она смотрела с бóльшим интересом.
— Отвали, Ира.
— Коза!
Баржа показала ей неприличный жест и «отвалила». Она не обиделась на Ларису. Как и та на Иру. На зоне дружба была суровой. Не женской. Даже не мужской. Первобытной. Подруги могли не только друг друга обматерить, но и подраться. Однако если на одну из них наезжал человек сторонний, другая или другие вставали за свою горой.
Лариса двинулась вдоль забора из колючей проволоки. Она поправилась за последние годы. Эта зона по сравнению с предыдущей казалась ей санаторием, Казачиха расслабилась и заплыла. Кормили их ужасно, но лучше, чем в Сибири. К тому же тут у зэчек была возможность получать посылки с воли. Ларисе никто их не слал, но той же Барже отправляли регулярно. Она не жадничала, делилась с сокамерницей.
Барже оставалось сидеть пять лет, но она надеялась на условно-досрочное. Лариса не надеялась ни на что. Поэтому мысленно готовилась к тому, что остатки дней своих ей придется коротать за колючей проволокой и с новой сокамерницей. Но, с другой стороны, у нее появится кто-то на воле. Баржа не бросит. Будет писать письма и присылать сахар, чай и овсяное печенье — они обе его обожали.
В Сибири Лариса сидела в одиночке, как и все остальные. Двадцать три часа в сутки ты находишься в четырех стенах. От одной до другой четыре с половиной шага в обоих направлениях. Есть шконка и «параша». Все! Даже окна нет. Каждого заключенного на час выводили из камеры для водных процедур и небольшой прогулки по внутреннему двору. Еду приносили раз в день, передавали через окно в двери. Многие в этой изоляции сходили с ума. Кто-то кончал с собой, разбивая голову о стену — другого варианта свести счеты с жизнью не предоставлялось. Но за хорошее поведение поощряли. Приносили книги в мягком переплете и мелки для рисования. Эти вещи были безобидны, и гражданин начальник не видел ничего плохого в том, чтобы позволить упырям, сидящим под замками в его тюрьме, немного разнообразить свою жизнь. Лариса вела себя хорошо, поэтому имела возможность читать и рисовать на стенах. Поскольку книги меняли редко, она выучила наизусть все. Не только «Евгения Онегина», стихи хорошо запоминались, но и «Воскресение» Льва Толстого. А какие картины она писала! Раньше думала, без таланта, а оказалось, есть он. Мелков мало, и они всего пяти цветов, прежде чем сделать штрих, полдня думаешь. В итоге за месяц-полтора получаешь милый пейзаж или натюрморт. Сначала Лариса людей рисовала. Но они пугали ее. Смотрели со стен, буравя глазами, и даже в кромешной тьме она чувствовала их взгляды…
Пожалуй, она, как многие, сошла бы с ума. Не через месяц, год, два, а через десять. Но тюрьму «Черная дыра» закрыли. На ее содержание уходило слишком много государственных средств. Страна находилась в кризисе, КГБ прекратило свое существование, и затерянная среди тайги зона, автономно отапливаемая, освещенная, укомплектованная квалифицированными кадрами, проживающими на территории, получающими двойную зарплату и полное обеспечение, стала обузой для новой России. Ухудшить условия для работников, плюнут и уволятся. А заключенным и не ухудшишь. Разве что мелки отберешь. И на работу их не выгонишь. Нет ее в округе, работы этой. Сначала «Черная дыра» перестала принимать новых зэков, сократила штат, но спустя год закрылась. Тех, кто остался в живых, раскидали по другим тюрьмам…
Лариса попала в эту.
Первое время наслаждалась лишь тем, что ее окружали люди. Ни с кем не общалась, просто слушала разговоры. Когда к ней обращались, молча пожимала плечами. Все решили, немая. Баржа тоже так думала и не приставала. Ей хотелось женщину говорливую. Чтоб рассказывала Ире, как любит ее и ценит. А еще кричала во время секса. А немая только пыхтеть будет. Какая ей от этого радость?
Как-то уже после отбоя Баржа услышала:
— У меня сегодня день рождения.
Ирка едва со своих нар не свалилась.
— Ты разговариваешь?
— Да.
— С ума сойти. А чего два месяца молчала?
— И так было хорошо.
— Как в анекдоте про борщ?
— Не знаю такой.
— Мальчик до семи лет не разговаривал. А вдруг сели ужинать, он говорит: борщ пересолен. Они — так что ж ты раньше молчал? Претензий не было.
— Смешно, — Лариса даже улыбнулась.
— У тебя в натуре сегодня днюха?
— Да.
— И сколько тебе брякнуло?
— Не важно. Я почему это вслух сказала? Просто впервые за долгие годы вспомнила.
Баржа пыталась продолжить разговор, Но Ларисе хватило и двух минут. Пожелав сокамернице спокойной ночи, она замолчала еще на месяц.
Все зэчки считали, что находятся в аду. Даже те, что имели уже третью ходку. Говорили, что хуже тюрьмы не видели. Казачиха улыбалась. Знали бы они, что такое ад…
Возможно, в лагерях для репрессированных были условия хуже. Люди там работали на износ, подвергались насилию и унижению, но имели возможность общаться друг с другом, дышать свежим воздухом, перемещаться. Лара все бы отдала за то, чтобы ее привезли на стройку и заставили рыть яму или замешивать гудрон. Она могла бы видеть, обонять, ощущать на своем лице порывы ветра, уколы снега, ласковое солнечное тепло. Да пусть бы ее комары жалили, плевать… В «Черной дыре» не было даже крыс. И тараканов, которые, как говорят, везде.
