— Что ты хотела, дорогая?
— Увидеться.
— Хорошо, давай завтра там же.
— Нет, в ближайшие пару часов и где-нибудь в моем районе. Предлагаю кафе «Ностальгия». Оно тихое, потому что дорогое, но не гламурное.
— Что за спешка?
— Сеня, все плохо. И если ты планируешь дожить спокойно и уйти достойно, то собирайся. Я буду ждать тебя в «Ностальгии» в полдень.
Она отключилась. Налила себе еще стопку коньяку. Выпила. Полежав немного, поднялась, стала собираться.
На сей раз она не стала наряжаться. То, как ее воспринимает Арсений, уже не имеет значения.
Все летит в тартарары!
Выжить бы…
И Клавдия верила в хороший исход. Не потому, что была оптимисткой, просто она всегда выходила сухой из воды. Страдали все, кто был рядом, родные, самые близкие… не самые и не близкие, а просто хорошие знакомые.
А Клавдия Петровская шла по жизни. Пусть не смеясь, как думала ее сестра, а плача. И в последнее время не двигаясь вперед, а шагая на месте. Но не падая…
Когда-то очень давно Клаве гадала по рукам цыганка. Не за деньги, просто так. Она была известной артисткой и зарабатывала не ворожбой, а песнями и танцами. Когда та посмотрела на линию жизни Петровской, то присвистнула. Сказала, жить будешь очень долго. Лет сто, не меньше.
— Счастливо? — спросила Клава.
— Когда как, — уклончиво ответила цыганка. — Но пострадать придется.
— Как и всем, — беспечно пожала плечами Петровская.
— Нет, тебе и больше, и меньше, чем остальным.
— Как это?
— Все зависит от тебя самой. Как к сердцу примешь. И если близко, жди болезней. Долго жить не всегда хорошо. Еще бы не хворать…
Тогда Клавдия посмеялась. Все гадалки говорят общими фразами. И плясунья из театра «Ромэн» не была исключением. Но только прожив большую половину жизни (то есть разменяв шестой десяток), поняла, что имелось в виду. Все по-разному воспринимают события. И радостные, и печальные. Клавдия по молодости лет жила на разрыв. Билась в страстях, упиваясь и счастьем, и горем. Ей бывало так хорошо, что аж плохо. И наоборот. Да, и такое случается. Кто-то через страдания получает удовольствие. Не физическое — моральное. К примеру, была у Клавы приятельница. Циркачка. Крутила сальто под куполом цирка. Этому ее родители научили. Били с детства, а как без этого склонного к полноте и лени ребенка заставить не жрать плюшки и заниматься по двенадцать часов? Надрессировали, взяли в номер. Но мать сбежала с мотоциклистом, отец стал пить и однажды не удержал дочку на трапеции. Она два месяца в больнице лежала, потом на ноги вставала полгода. Столько же худела, тренировалась. И снова под купол полезла — отец заставил. А она умирала от страха, поднимаясь на высоту. После представления отдавалась пожилому директору, чтобы он ее родителя не уволил. Ее все жалели. А как иначе? Такая беспросветная судьба. Но однажды свершилось чудо! В циркачку влюбился итальянский актер. Не очень известный, но талантливый и красивый. Он готов был на все ради русской гимнастки. Даже остаться в СССР. Но звал и к себе. Стоял коленопреклоненным на арене с кольцом в руке. А она отвергла жениха. Сказала, не готова все поменять…
Клавдия спросила тогда:
— Он тебе совсем не нравится?
— Я его обожаю, — ответила циркачка и залилась слезами.
И еще несколько месяцев плакала. То есть циркачке нравилось быть несчастной. В этом был ее кайф.
Клавдия тоже этим грешила когда-то. Но три последних десятилетия она провела в анабиозе. Никаких страстей. Самая сильная эмоция — раздражение. Но она не в счет.
…Петровская вздрогнула, услышав, как хлопнула дверь. Она ругала оккупантов, когда они так хлопали. Вылетев в прихожую, Клавдия грозно воззрилась на Наташку. Это именно она явилась.
— Кузю убили! — прокричала девушка.
— Кого? — спросила она, хотя уже поняла, о ком речь.
— Подругу мою. Маринку Кузину… — И, плюхнувшись на пол, зарыдала.
Клавдия не стала мешать Наташке плакать. Взяла губку для обуви, туфли, стала приводить их в порядок.
— Вы ее должны помнить, — прервалась Наташка. — Она была у меня на дне рождения.
— Ничего я никому не должна. — Клавдия присела на табурет, чтобы обуться. — Ты бы встала, выход загораживаешь.
— А вы бы хоть из вежливости сочувствие выразили.
— Тебе от этого станет легче?
— Возможно.
— Брось.
— Я поругалась с ней, дура. Если б знала, что вижу Кузю в последний раз, заткнула бы свой фонтан…
Дослушивать Клавдия Андреевна не стала, сняв сумку с крючка, покинула квартиру.
* * *
Она заказала котлеты по-киевски с картофельным пюре, маринованных опят и стакан кваса. Готовили в «Ностальгии» отменно. И напитки варили сами: компот, морс, кисель. Делали также алкогольные настойки, но Клавдия уже выпила дома коньяку, поэтому отказала себе в «Хреновухе». А она хорошо бы пошла под грибочки…
Арсений опаздывал. Клава не звонила, чтобы справиться почему. Ела, наслаждаясь вкусом простых и привычных блюд. Но когда тарелки опустели, она достала телефон. Однако не успела набрать нужный номер, как появился Сеня.
Сегодня он был без цветов. И костюма. Брючата, рубашка и чудовищная кепка. Смесь «аэродрома» и бейсболки. В ней он походил на гриб подберезовик.
— Прости, опоздал, — выдохнул Сеня, плюхнувшись на стул. — Таксист не местный, заплутал.
— Сейчас вроде все ездят по навигатору. Голоден?
— Нет, только пить хочу.
— Закажи квас, он тут ядреный.
— Нет, я его не люблю. — Он подозвал официанта и попросил принести бутылку минеральной воды. — Так что за срочность?
— Ко мне опять приходили из полиции сегодня.
— Я предупреждал, что они не сразу отстанут.
— Сеня, они ее нашли.
— Уже?
— Плохо ты следы замел.
— Я сделал все что мог.
— Нет, дорогой мой, ты все испортил. Нужно было позволить системе правосудия свершить казнь. Казачиха к сегодняшнему дню уже сгнила бы в могиле. Но она жива и здорова.
— Я не думал, что она долго протянет. «Черная дыра» и не таких насмерть засасывала.
— А Лариску пожевала и выплюнула.
— Да что ты так беспокоишься? Сидит она себе в мордовской глуши и сидит.
— Ты на самом деле тупой или прикидываешься? Менты уже знают, где она. Мне сегодня предлагали адрес колонии, чтобы я отправила на имя сестры какое-нибудь письмо.
— Так взяла бы и отправила. У вас с ней какой-то договор. Ты уверяла, что держишь ее на крючке.
