– Лерка, – пробормотал Сергей, понимая, что даже если она и слышит его, то потом, скорее всего, забудет. – Лерочка, ты только, главное, не волнуйся. И не верь ничему, что бы они тебе ни сказали. Я просто ее к себе забрал, нашу маленькую. По-другому не выходило. С ней все будет хорошо, обещаю. Может, потом когда-нибудь и ты с нами будешь.
* * *
Сергей ушел, бережно унося под плащом драгоценную ношу. Аня сидела у Леркиной кровати, дожидаясь, пока она проснется и можно будет ее покормить и осторожно изложить ей официальную версию событий. Как и следовало ожидать, Юля оформила девочку мертворожденной.
Однако врать Ане не пришлось. Потому что, едва открыв глаза, Лерка быстро-быстро заговорила сама:
– Верочка моя умерла, да? Не отвечай, я знаю. Ко мне Сережка приходил во сне. Сказал, что забирает ее к себе. Туда, где ей будет хорошо. Сказал, он там о ней позаботится. Они теперь, наверное, оба ангелы. Потому что во сне у них были крылья. Сережка сказал, когда-нибудь и я к ним приду. Ань, да не смотри ты на меня так! Ты, наверное, думаешь, я пьяная от наркоза и поэтому чушь несу, да? Вовсе нет, я все понимаю. Ангелов не бывает, да и вообще. Просто мне от этого легче. Ты, Ань, пока молчи, не говори ничего, молчи, ладно? Я поем и еще немного посплю. Ужасно не хочется просыпаться.
* * *
В автобусе к Сергею пристали два подвыпивших мента. Один постарше, уже со звездочкой, а другой, похоже, школьник еще, стажер милицейской службы.
– Пацан, а тебе сколько лет? Чего ты там ховаешь за пазухой?
Сергей, привычным уже жестом, вынул из кармана паспорт. Старший сразу потерял к нему интерес, но младший, похоже, не въехал и продолжал хватать Сергея за рукав и громогласно требовать «вытащить, чего там у тебя». На них стали оборачиваться пассажиры. Тогда, брезгливо стряхивая с себя чужие липкие пальцы, Сергей громким шепотом спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: «Вам что, в самом деле надо, чтобы я снял плащ у всех на глазах?» Старший мент выругался, заломил меньшому за спину руку и уволок его, несмотря на протесты, в противоположный конец салона.
В самолете Сергей нашел в кармане записку от Аньки. Наверняка сунула, когда он от Лерки выходил, ничего от слез не видя, не слыша. Записка была короткая, впрочем, Анькины послания всегда отличались лаконичностью. Она даже шпоры на контрольных по математике писала сокращенно. Вырвет из середины два-три самых сложных действия, остальное сам, дескать, сообрази. «Серый, нужна помощь. Свяжись, как умеешь, со мной или с Е.».
Сергей пообещал себе, как только, так сразу. Неужто это и впрямь возможно, разговаривать мысленно когда угодно и с кем захочешь? Раньше-то он ни с кем, кроме ближайших соседей и Лерки, не пробовал. Но вот же с Анькой с первого раза запросто получилось. Вроде она даже и не особенно удивилась. Ерофеев, значит, еще меньше удивится. Он такой, Ерофеев, его трудно чем-нибудь удивить.
В аэропорту их встречал Правитель, кентавр Иннокентий и его жена, недавно опять ставшая матерью. Кудрявый кентавренок, с лицом любознательного двухлетки, нарезал круги по аэродрому, восторженно лягая воздух копытами, время от времени подбегая к матери за очередной порцией молока.
– Мы тут подумали, что тебе пригодится кормилица. Ну и помощь какая-никакая в первое время.
– Спасибо! А ничего, что она человек?
– Да какая разница?! Ребенок есть ребенок. По мне, все они одинаковые.
– Ну вот что ты такое говоришь?! – Кентавриха возмущенно топнула копытом. – Какие же они одинаковые?! Сергей, не слушай его! Твоя дочка – замечательная красавица!
– Правда? – Сергей неуверенно всмотрелся в сморщенное красное личико. До сих пор у него и времени не было особо разглядывать. – Вы думаете?
– В жизни не видела девочки красивее! – заверила его кентавресса. – Лапушка моя! Сереж, можно мне ее подержать?
* * *
– В примитивном обществе люди жили, как пауки в банке. Каждый норовил вскарабкаться вверх по спинам других. Сильные затаптывали слабых либо использовали их слабости на благо себе, чтобы возвыситься за их счет. Происходила постоянная борьба, как в джунглях, либо тебя, либо ты, других вариантов не было. Существовавшие традиции и законы были лишь видимостью, по сути дела помогая сильным возвыситься и подводя юридическое обоснование под угнетение слабых. Даже такие чувства, как любовь, жалость или сострадание, существовали лишь в контексте того, какую в конечном счете из этого можно извлечь выгоду. То есть поддавшийся благому порыву сильный и влиятельный человек всегда держал в голове, так сказать на уровне подсознания, мысль, как он этого спасенного после использует. Да и сам спасенный, если не дурак, как правило, нисколько не обольщался насчет истинной подоплеки поступков спасителя. И так люди существовали веками, пока какой-либо природный катаклизм, например ураган, засуха или эпидемия, не вынуждал всех объединиться и действовать сообща.
– То есть, чтобы люди стали вести себя по-человечески, нужно, чтоб стряслась какая-нибудь беда? А наоборот не бывает? Ну типа подряд несколько урожайных лет, всюду полное изобилие, всем всего хватает, никто ни к кому не лезет, никому не завидует, все довольны и счастливы?
– Как это ни печально, голубчик, но нет. Хотя развитию ремесел, сельского хозяйства, искусства и науки изобилие, несомненно, способствовало. Что же до культуры человеческих отношений, то потребовались сотни и тысячи лет, чтобы человек…
Машка отвлеклась, задумавшись о своем. Сегодня она нашла в кармане пальто стихи:
Ты – море. Мне нужно лишь добежать до кромки воды.
Ты – лес. Но тропа к тебе заросла травою.
Ты – вершина, которую мне предстоит покорить.
Я стою у подножья, с задранной головою.
Все маячишь перед глазами – утро, вечер ли, день ли, ночь.
Но, похоже, я до тебя доберусь едва ли.
Ты – воздушный шарик, летящий куда-то прочь.
И его уже не поймать, ведь ниточку оборвали.
До этого были эсэмэски и записки с бесконечными просьбами встретиться, поговорить, во всем наконец разобраться. Звонки, на которые Машка не отвечала. Но стихи! Похоже, он дошел окончательно до ручки. Во взглядах, которыми Максим провожал Машку в коридоре, сквозило отчаяние.
Машка и рада была ему помочь, да не знала как. На месте былых чувств в ней теперь зияла пустота. Машка и не представляла себе, что так может быть. Куда же оно все делось? Столько всего было, и все словно вихрем из нее выдуло. Притворяться она не умела. Да у нее бы и не получилось. Что делать с чужой любовью, ставшей вдруг обременительной и ненужной?
Машка чувствовала себя запертой в ловушке, расставленной самой на себя. Она же об этом просила у Бога! А он всего лишь ответил на ее молитву. И куда ей теперь деваться с этим его подарком? Это ведь не пупс, которого можно отдать девочкам во дворе. Не собака, которую, уезжая, оставляешь на родителей.
Этика кончилась. Машка привычным жестом сгребла вещи с парты в портфель и рванула за всеми, стараясь поскорей затеряться в толпе одноклассников.
