— Вы знаете, руководить нашим «центром автоматизированного хранения и перераспределения информации» — дело тонкое, — произнес шеф, перекладывая документы с одного угла стола на другой. — Я полагаю так: или ты ведешь дело, несмотря ни на что, или сходишь со сцены и отправляешься выращивать редиску и огурцы куда-нибудь в Рязанскую область.
Я продолжал молчать.
— Проблема в том, что приходится угождать всем. Как говорится, и вашим и нашим. Стараешься, чтобы коллектив отдела не был ущемлен в зарплате, кого-то не выкинули за борт в порядке приведения контингента в соответствие с объемами работы. А устойчивый консенсус с руководством — ведь они оплачивают все счета и дают нам возможность относительно спокойно спать по ночам.
— Понимаю вас, шеф, — кивнул я. — Не завидую вашему статусу начальника.
— Знаете, Макс, — сказал шеф, — иногда случается такое, что на одной чаше весов — интересы вверенного мне коллектива, а на другой — интересы руководства. Тогда приходится идти на компромиссы.
Я все никак не мог понять, к чему он клонит. Беседа ни о чем начинала раздражать. Мне уже становилось глубоко безразлично, какой оборот примет наша беседа.
— Да, конечно, — поддакнул я начальнику.
— Ну, так вот, — продолжал шеф, — позвольте мне сказать все, что я думаю. Дело в том, что вы там впутались во что-то, а я и знать не желаю. Мне глубоко начхать на ваши политические пристрастия.
Прошу об одном: не желаю выслушивать по телефону угрозы в свой адрес. А в том разговоре, Макс, упоминалось ваше имя. Угрозы! Они выводят меня из равновесия. Вы понимаете меня?
— Какие угрозы? — недоуменно спросил я, приготовившись выслушать шефа до конца.
— Самые разнузданные, Макс, — сказал шеф. — Звонили мне домой. А ведь лишь немногие знают мой домашний номер. Судя по акценту, говорил какой-то иностранец — европеец. Он пытался растягивать слова как коренной москвич. Но у меня идеальный слух. Макс. Я полагал, что с политикой вы давно в разводе. Повторяю, я же не лезу в вашу личную жизнь. Я рад, что у вас все в порядке, вы путешествуете за границу — у вас своя жизнь, уклад, менталитет. Ну, причем тут я? Мне не хочется, чтобы по вашей милости мое имя полоскали в разных желтых газетах или с экранов ЦТ.
Я не мог взять в толк, что он имел в виду, мне вдруг показалось, что шеф сошел с ума или, как говорится, спятил.
И тут до меня дошел смысл его речи: значит, кто-то решил угрожать мне, запугивая шефа.
— А почему бы вам не сделать передышку на пару недель, не стесняйтесь, берите остаток отпуска, вы его заслужили, — облагодетельствовал меня босс.
Вот так прошла эта странная беседа с шефом. Полная недомолвок, недосказанности — какая-то галиматья. Возле своего рабочего места я задержался ровно настолько времени, сколько требовалось, чтобы забрать папку с бумагами, погасить экран компьютера, выключить системный блок.
С тихой радостью я подумал: «Возьму пару недель — они мне во как нужны!»
Толкнув от души входную дверь, вышел на улицу и направился прямо домой.
Оказавшись в своей квартире, понял, что против собственной воли очутился в мире своих ночных кошмаров и полностью отдаю себе отчет в истинности этих слов.
Предвосхищение будущего
Скажи, откуда ты приходишь, Красота?
Твой взор — лазурь небес иль порожденье ада?
Ты, как вино, пьянишь, прильнувшие уста,
Равно ты радости и козни сеять рада,
Заря и гаснущий закат в твоих глазах,
Ты аромат струишь, как будто вечер бурный,
Героем отрок стал, великий пал во прах,
Упившись губ твоих чарующею урной.
Шарль Бодлер, «Цветы зла»
День проходил за днем, а меня не оставляло то странное ощущение нереальности окружающего мира, которое я испытал ранним утром в аэропорту Шереметьево-2, когда вернулся из Берлина. Казалось, в моем мозгу все перемешалось или сместилось набекрень. Иллюзии, похожие на недавний сон, стали вытеснять действительность; наметился явный крен в соотношении реальности и воображаемого — все резко изменилось в сторону последнего. Я сбился в восприятии и ощущении времени. Намереваясь выпить чашку чая или приготовить себе яичницу, я открывал холодильник и вдруг вспоминал, что только что плотно отобедал. Головная боль, которую я привез в Москву из Берлина, и которая поначалу то пропадала, то вновь возникала, но ненадолго, теперь преследовала меня постоянно. Мигрень не оставляла в покое ни на день. Спровоцировать головную боль мог всякий пустяк — перепад давления на улице, лишняя чашка чая или какие-то строительные работы, которые затеял сосед сверху: он то сверлил, то стучал молотком, то скрежетал каким-то загадочным инструментом.
Поэтому я часто включал телевизор и смотрел исключительно новости или американские блок-бастеры. Отечественные боевики вызывали у меня аллергию. Это была откровенная халтура, грубо сработанная, по-любительски тошнотворная; нельзя было отличить уголовников от блюстителей порядка — все говорили на блатном жаргоне.
Я выключил телевизор. Мне срочно нужно было выпить. На этот раз я предпочел чашке чая стопку водки. Взял газету, но читать не хотелось — тут же отложил ее в сторону. Видимо, выпавший двухнедельный отпуск согревал мое сердце: нужно было его использовать на все сто процентов.
Мне не давала покоя моя встреча с шефом. Ну, накатил на меня мой любимый начальник — правда, мне было все равно, кто конкретно его шантажировал и зачем, а главное — причем тут я? Скорее всего, это связано с моим визитом в Германию, Верой Лурье и бандеролью с рукописями. Ну и что из этого, да и что, собственно, произошло? — убеждал я себя. Ничего. Пустое. Все было слишком умозрительно и непонятна, а закончилось великолепным тайм-аутом: я взял отпуск и только через полмесяца должен вернуться на работу.
Сделав променаж по комнате, я плеснул в стопку водки и, зажмурившись, выпил. Внутрь провалился дивный живительный огонь! Хотел, было, закусить, но, немного поразмыслив, махнул рукой: водка настолько классная вещь, что не стоит портить впечатление прозаической закуской. Лучше завалиться на кушетку и как следует выспаться. У меня были все основания полагать, что хорошая доза водки поможет быстро и крепко заснуть.
С тех пор как я вернулся в Москву, спать приходилось мало. Наверное, это и была та самая проклятая бессонница, которая появляется всякий раз, когда ее не ждешь. Вот и в эту ночь я отключился сразу, но через пару часов проснулся. Взглянул на часы: было ровно три ночи. Последнее время меня мучила постоянная слабость, периодически подташнивало. Но спать хотелось, и я налил себе еще солидную порцию шнапса, и, не раздевшись, улегся в разобранную еще со вчерашнего приезда постель. И — о чудо! — наверное, впервые за несколько последних дней мгновенно забылся глубоким сном.
Долго ли коротко я спал, не знаю. Пробудился от шума льющейся где-то рядом воды. Застекленные двери, ведущие в огромный глухой двор, оказались распахнуты. Снаружи бушевала первая летняя гроза, а грохот и всполохи молний врывались в спальню.
