Я был уверен на все сто процентов: что всегда буду над схваткой, успею исчезнуть или по-умному замести следы. И лавровый венок мне обеспечен. Теперь-то доподлинно ясно: мой козырь был всего один, но подленький и скорее воровской, чем геройский — вовремя смотать удочки.
Я поднялся с постели. Состояние было как после долгих дней изнурительного труда, когда наконец-то можно расслабиться. Стоял один из тех летних московских вечеров, когда в десять часов небо все еще светлое. Я подумал, не пойти ли прогуляться на Воробьевы горы — подальше от этой квартиры, от этого двора-помойки, от моего одиночества.
Вместо этого лег на продавленный диван и заложил руки за голову.
«Нет уж, надо остановиться и оглядеться», — подумал я.
По необъяснимой прихоти судьбы баронессы Веры Лурье, поэта Александра Пушкина, профессора истории музыки из Вены Гвидо Адлера, театрального врача Николауса Клоссета, русского музыковеда Игоря Бэлзы, триумвирата докторов науки из ФРГ: медиков Гунтера Дуды и Дитера Кернера и филолога Вольфганга Риттера — с моих глаз были сорваны очки со светозащитными фильтрами. И я, поначалу ослепленный ясными и чистыми красками, постепенно стал привыкать к белому свету дня, хотя мне было крайне некомфортно в этой новой обстановке.
Я был преисполнен чувства исполненного долга. Наверное, впервые я не сделал ноги и не ударился в бега. Мне уже было все равно, что я навечно обосновался в этой пыли и хаосе квартиры в Лиховом переулке. Правда, теперь меня удерживали, в общем-то, не реальные российские проблемы, а события из другого, параллельного мира или Зазеркалья. Тут было много из мистики: тайна жизни и смерти великого Моцарта, властный патронаж Веры Лурье, назойливые соглядатаи в сером, наваждения и необъяснимые события — галлюцинации у зеркала в ванной комнате или симптомы какой-то таинственной болезни и, наконец, загадочная гибель людей, перешедших незримую черту.
Мне стало вдруг смешно от мысли, что, возможно, на этот раз я окончательно влип в нечто серьезное, от чего не сбежишь. Всю ответственность за случившееся мне придется прожить и прочувствовать на собственной, а не на чужой шкуре.
Я поднялся и подошел к окну. Казалось, голову сковал какой-то обруч, отчего мигрень уже второй день не покидала меня. Я даже привык к головной боли, как к естественному состоянию. Постараюсь внести своеобразный колорит в мою квартиру. В керамических горшках, кашпо разных видов и подставках теперь цвели и зеленели герань, бегония, фикус, жасмин, кактусы и другие растения. Все это вместе с ковровыми дорожками скрашивало мой холостяцкий быт-существование и привносило некий домашний колорит. Правда, я не поливал цветы уже неделю; растения стали сохнуть. Пришлось встать и сходить в кухню за водой и полить цветы. Мне почему-то захотелось, чтобы они все выжили.
Я отдернул штору, которую не открывал уже пару месяцев, и выглянул во двор. Пейзаж был контрастный: короба с мусором — помойка под самым окном, два роскошных лимузина и крыша дома напротив с кирпичными трубами, которые вот-вот развалятся, да клочок неба — по-прежнему сине-пресного, но безбрежного и завораживающего.
Вновь подумалось, а не сходить ли и не подышать свежим воздухом — подальше от этого бедлама, от рукописей и воспоминаний. Подумал и тут же усмехнулся: марафонец чертов! Только и умеешь, что бежать: от сумбура, в который превратил собственную жизнь, от страха перед какими-то манекенами в сером, от самого себя. И это дурацкое кредо: цель — ничто, а движение — все! Надо меняться, иначе — смерть.
Я не хотел этого больше. Просто очень устал. Пошел, взял ключ от почтового ящика — проверить почту. Там оказалась внушительная добыча — я не проверял ящик уже несколько дней. Вывалив на стол корреспонденцию, я обнаружил конверт с открыткой от Веры Лурье. Вскрыв конверт, я перевернул открытку и прочел депешу со знакомым почерком:
«Посмертная маска В. А. Моцарта. Какое просветленное выражение лица, — эта воплотившаяся в образе музыка, юность гениального облика! И самое, пожалуй, главное: следы острой почечной недостаточности, сопровождаемой сильным отеком лица, — вот абсолютные доказательства подлинности Моцартовой маски. Но это еще не все. В ядре маски есть и «сигнатура»: зеркально отраженные буквы Th. R и число 1793, что может означать единственное: отлито года от Рождества Христова 1793 Таддеусом Риболой. Это знак венской литейной мастерской по олову и бронзе Паулер Тор, находящейся в непосредственной близости от художественного кабинета Дейма-Мюллера!
Как подсказывает здравый смысл, который зиждится на всех критически рассмотренных обстоятельствах дела, настоящую маску по праву следует считать отливкой с посмертной гипсовой маски В. А. Моцарта, снятой Деймом-Мюллером 5 декабря 1791 года. Дерзайте, мой друг!»
И сбоку была приписка баронессы Лурье, сделанная красной тушью:
«..Меня преследуют двое мужчин в сером. Они знают про рукописи. Берегите себя, Макс. Существуют и другие тексты, но они хранятся не у меня. Думаю, где-то должен быть «ребенок». Вам ничего не говорит имя графа Дейма-Мюллера, Марии Магдалены Хофдемель? На всякий случай даю вам пару адресов в Мюнхене и Вене. Запомните и уничтожите.… Боюсь, что ваша жизнь в опасности… »
Я положил открытку на стол. Мне было уже известно, что я никуда не пойду. Я сам превратил эту комнату в некую исследовательскую лабораторию, филиал частного сыскного агентства а-ля Шерлок Холмс в Москве. Причем, я так и не осознал в полной мере всего того, что случилось со мной с того момента, как я повстречался с баронессой и русской поэтессой Верой Лурье. Одно я четко уразумел: коготки мои так вонзились в древо познания, что отодрать их уже не было никакой возможности, и придется стоять до конца, чего бы мне это не стоило.
На этот раз я постараюсь разобраться во всем — и ради себя самого, и ради давно ушедшего Александра Пушкина, Гвидо Адлера, Бориса Асафьева, Гунтера Дуды, Вольфганга Риттера и более всего ради Моцарта. В глубине души я всегда знал, что мой марафонский стипль-чез не вечен, финишная ленточка впереди. Остановиться все-таки придется; так почему не здесь и не сейчас?
Внезапно меня охватила глубокая усталость. Я направился в ванную умыться. Из зеркала на меня воззрился изможденный незнакомец с усталым лицом и огромными глазами. Мне стало противно смотреть на этого монстра, в которого я превратился. И быстро отвел взгляд — я просто не мог его видеть.
Итак, во-первых, я должен срочно вылететь в Берлин, к Вере Лурье, у нее — карт-бланш к моим последующим тропам поиска. Кроме того, есть еще два запасных «аэродрома»: в Мюнхене, в Вене и, может, где-нибудь еще. Обратной дороги не было.
Вспомнив про НЗ в количестве двух с половиной тысяч евро, хранившихся у меня, я схватил телефонную трубку, набрал номер мобильника знакомого клерка из турагентства и попросил устроить мне в самое ближайшее время визу и билет до Берлина. Тот немного подумал и попросил позвонить утром.
Чтобы получить заряд музыкального допинга, я выбрал из инструментальной музыки Моцарта нужный диск, вставил его в плеер и нацепил наушники.
