В какой-то момент Сталин принял его самым дружеским образом и пожаловался на свое окружение:
— Пирамида дураков! Нам нужны такие люди, как ты.
Разумеется, генсек и не собирался возвращать его на военную работу. Напротив, в 1932 году Сергея Мрачковского отправили подальше от Москвы — строить Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль.
Сталин спешил избавиться от людей, которые постоянно говорили: «Когда я беседовал с Лениным» или «Ленин сделал бы это по-другому».
В 1936 году Мрачковского вывели на процесс «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра». Отвечая на вопросы обвинителя, он откровенно сказал, что признал все, что от него хотели, поскольку это нужно партии. Мрачковского расстреляли.
23 октября 1926 года объединенный пленум ЦК и ЦКК вывел Троцкого из состава политбюро, Каменева — из состава кандидатов в члены политбюро, Зиновьев потерял пост председателя Исполкома Коминтерна. В этот же день открылась XV партконференция, которая одобрила план «построения социализма в одной отдельно взятой стране».
Это был первый шаг. Партийная машина обрушилась на Троцкого всей своей силой. В борьбе с ним не гнушались ничем.
Причем сам Троцкий сталинским соколам был не по зубам. В июне 1927 года Троцкого вызвали на заседание Центральной контрольной комиссии и обвинили в нарушении партийной дисциплины. Прочитав стенограмму, Сталин, который в те дни отдыхал на юге, был возмущен и писал Молотову: «Получается впечатление сплошного конфуза для ЦКК».
Допрашивал и обвинял Троцкий. Члены комиссии ничего не могли противопоставить его аргументам. Но судьба страны решалась не в открытой дискуссии, а в тиши секретарских кабинетов.
Борьбу с Троцким вели такие новые функционеры, как Матвей Шкирятов, настолько безграмотный, что его было трудно понимать. Сохранились некоторые его письма того периода.
10 октября 1927 года он писал Орджоникидзе:
«Здравствуй дорогой Серго.
Пишиш и не знаеш прочтеш ли, буду надеятся, что прочтет. Дорогой Серго как плохо, что тебе нет вообще в данное время. Я уже работаю несколько дней, отдых провел все время с Климом, хорошее зее кончили с удовольствием. Трепались в Крыму, приехал среду, окунулся в работу, а работы сейчас так много и не легкая. Я знаю как ты там переживает все эти соббытия происходящие здесь.
Дорогой Серго. Что они делают. Еслим был пириод когда они скрывали, что они ведут фракции работу, то в данное время этого уже нет. Они не скрывают и привлекают к своей работе всякого, лиш был бы против ЦК. Они борятся всячискими способами чтобы подорват авторитет к парти и расшатат ея дисциплину…»
Выступления Троцкого на митингах и собраниях оппозиции срывались. Даже на пленуме ЦК его пытались стащить с трибуны. Товарищи по партии бросали в него книгами, стаканами. Удивительно, что митинги и собрания оппозиции еще проходили — люди не понимали, что их ждет.
Они не слышали слов Сталина на одном из пленумов ЦК, где он предупреждал оппозицию:
— Придется их погромить, придется помять им бока. Пусть нас извинят товарищи, что в случае нежелания ликвидировать свои ошибки нам придется поневоле помять бока кое-кому. Уж закон борьбы таков, ничего не поделаешь.
В основном за Троцким шла учащаяся молодежь, студенты, которые жаждали полнокровной политической жизни, борьбы различных мнений и которым Троцкий импонировал своей критикой партийной бюрократии. Но даже со стороны было видно, что оппозиция терпит крах.
Борьба против оппозиции имела еще одно пагубное для страны последствие — уничтожение всякой критики и малейших сомнений в правоте высшей власти.
Это заметил и сам Троцкий:
«Случайно я слышал по трансляции речи на юбилейном собрании московского комсомола несколько дней тому назад. Не буду останавливаться на казенных приветствиях и благодарственных ответах. Ни одной живой мысли!
Тов. Тер-Ваганян попытался сделать в своей речи несколько крайне скромных и осторожных замечаний. Указав на гигантскую историческую работу, выполненную комсомолом, тов. Тер подчеркнул недостаточность интернационального момента в воспитании пролетарской молодежи.
Он указал, в частности, на то, что «Комсомольская правда» посвящает интернациональным темам слишком мало места. На этих словах его стали злобно прерывать. Попытки тов. Тера продолжать встретили ожесточенную обструкцию…»
Вновь в подполье
Сталин долго не знал, как поступить с Троцким. О том, чтобы арестовать его, не могло быть и речи. Страна еще не готова была признать ближайшего ленинского соратника врагом.
Осенью 1927 года на партийных конференциях показывали документальный фильм, снятый к десятилетию революции. На экране постоянно возникал Троцкий — в октябрьские дни, в Брест-Литовске, на фронте — и зал в темноте взрывался аплодисментами. Его героический ореол еще не исчез.
В начале июня 1927 года Сталину пришла в голову мысль: а не отправить ли Троцкого, который еще оставался членом ЦК, послом в Японию — подальше от Москвы? Он даже предложил это в письме Молотову. Но сам понял, что Троцкий не примет такого назначения.
15 октября 1927 года в Ленинграде прошла юбилейная сессия ВЦИК, посвященная десятилетию революции. На сессию приехали Троцкий и Зиновьев. Перед Таврическим дворцом устроили демонстрацию.
«Лидеров оппозиции, — писал Виктор Серж, — поместили на трибуне отдельно от официальной группы. Толпа смотрела только на них. Прокричав по сигналу здравицы новому председателю Ленсовета Комарову, процессия достигла возвышения, где стояли легендарные люди, ничего больше не значащие в государстве. В этом месте манифестанты молча замедляли шаг, тянулись тысячи рук, машущих платками или фуражками. Немой, сдавленный, трогательный клич приветствия.
Зиновьев и Троцкий принимали его с открытой радостью, уверенные, что видят свидетельство своей силы. «Массы с нами!» — говорили они вечером. Но что могли массы, смирившиеся до такой степени обуздания своих чувств? На самом деле каждый в этой толпе знал, что малейшим неосторожным жестом он рискует своим хлебом, хлебом своей семьи…»
Встречи с Троцким устраивались у кого-то на квартире. Его сторонники собирались полулегально, готовые немедленно разойтись, если появятся агенты ОГПУ.
Виктор Серж провожал Троцкого после одной из таких встреч:
«На улице Лев Давидович поднял воротник пальто и опустил козырек фуражки, чтобы не бросаться в глаза. Еще крепкий, несмотря на двадцать лет изнурительной борьбы и ряд блестящих побед, он стал похож на старого интеллигента-нелегала из прошлого.
Мы остановили извозчика, я начал торговаться, так как у нас было мало денег. Извозчик, бородатый старорусский крестьянин, наклонился и сказал:
— Ради вас — бесплатно. Седайте, товарищ. Ведь вы Троцкий?
Фуражка слабо маскировала вождя революции. Позабавленный, Троцкий слегка улыбнулся:
