«Во время большой перемены с криком «Бей троцкистов!» мы ворвались в соседний седьмой «Б». Там были готовы к обороне. На доске был начертан лозунг «Огонь по кулаку, нэпману и бюрократу!». После легкой потасовки мы договорились проводить дискуссии более цивилизованным образом».
В окружении Сталина договорились об обратном.
Бывших членов ЦК выселяли из Кремля. Троцкий переехал к своему другу Александру Георгиевичу Белобородову, недавнему наркому внутренних дел, который жил в Доме Советов в Шереметьевском переулке (ныне улица Грановского. — Авт.).
Через десять дней у себя дома застрелился старый товарищ Троцкого Адольф Иоффе, бывший член ЦК, лишенный работы и безнадежно больной. Он оставил предсмертное письмо, адресованное Троцкому. Иоффе писал Льву Давидовичу не только о дружбе, которая их связывала не одно десятилетие:
«Я всегда считал, что Вам недостает ленинской непреклонности, неуступчивости, его готовности остаться хоть одному на признаваемом им правильным пути в предвидении будущего большинства, будущего признания всеми правильности этого пути.
Вы политически всегда были правы, начиная с 1905 года, и я неоднократно Вам заявлял, что собственными ушами слышал, как Ленин признавал, что и в 1905 году не он, а Вы были правы. Перед смертью не лгут, и я еще раз повторяю это теперь… Но Вы часто отказывались от собственной правоты в угоду переоцениваемым Вами соглашению, компромиссу. Это ошибка…
Залог победы Вашей правоты — именно в максимальной неуступчивости, в строжайшей прямолинейности, в полном отсутствии всяческих компромиссов, точно так же, как всегда в этом именно был секрет побед Ильича.
Это я много раз хотел сказать Вам, но решился только теперь, на прощание».
Похороны Иоффе устроили с музыкой и почетным караулом, но в рабочее время, чтобы пришло поменьше людей. Тем не менее его проводили в последний путь несколько тысяч человек.
«Высокий, с заостренным профилем, в кепке, подняв воротник легкого пальто, Троцкий шел рядом с Иваном Никитичем Смирновым, худощавым и светловолосым, все еще наркомом почт и телеграфа, и Христианом Раковским, — описывал процессию Виктор Серж. — На подходе к кладбищу начались инциденты. Сапронов, с седой (в сорок лет) шевелюрой, топорщившейся вокруг постаревшего изможденного лица, прошел по рядам:
— Спокойно, товарищи, не будем поддаваться на провокации. Преграды обойдем.
Один из руководителей большевистского восстания в октябре 1917 года организовывал теперь скорбную баталию перед воротами кладбища. Некоторое время мы топтались перед высокими зубчатыми воротами: ЦК дал указание пропустить только двадцать человек.
Тогда, — ответили Троцкий и Сапронов, — гроб не внесут, и речи будут произнесены прямо на дороге.
Иногда казалось, что начнется драка. Вмешались представители ЦК, мы вошли. В последний раз гроб в тишине и холоде проплыл над головами, затем его опустили в могилу. Не помню, кто из высокопоставленных деятелей произнес соболезнование от имени ЦК. Поднялся ропот:
— Хватит! Пусть он уйдет!
Раковский, массивный и гладко выбритый, овладел вниманием толпы, далеко разносились его чеканные слова:
— За этим знаменем мы пойдем — как ты — до конца — клянемся в этом — на твоей могиле!»
На траурном митинге на Новодевичьем кладбище выступал Троцкий. Это было его последнее выступление перед ссылкой.
Постановлением политбюро и президиума ЦКК 14 ноября 1927 года, за две недели до съезда, Троцкого исключили из партии. Одновременно из состава ЦК и ЦКК вывели еще остававшихся там деятелей оппозиции. XV съезд исключил из партии около ста оппозиционеров.
Изгнание Троцкого было главным событием политической жизни, все разговоры вертелись вокруг личности бывшего председателя Реввоенсовета. А партийный аппарат старательно выжигал всякое воспоминание о Троцком. Пострадал даже драматург, написавший пьесу о французской революции, потому что бдительные цензоры увидели в ней напоминание о лидере оппозиции.
16 ноября 1927 года заместитель заведующего агитпропотделом ЦК С.Н. Крылов обратился к секретарю ЦК Молотову:
«Вячеслав Михайлович!
Камерный театр поставил, как юбилейную пьесу, «Заговор равных» бульварного фельетониста Михаила Левидова.
Автор под видом «исторического» изображения периода Директории и заговора Бабефа дает пасквиль на историю.
Пьеса пестрит словечками «могильщики революции», «устроившиеся, вскормленные, вспоенные революцией», «предатели революции», «народ устал», «при Робеспьере жилось лучше», «революция кончилась», «я старый мастер политики (Баррас)» и тому подобные выраженьица, взятые напрокат из платформы и речей оппозиции.
Пьеса эта нынешним летом читалась Левидовым группе оппозиционеров в Кисловодске и получила там одобрение.
Затем читал ее А.В. Луначарский и тоже одобрил. Затем одобрил Главрепертком (по литере А, то есть по первой категории, вне всяких сомнений)…
На просмотре пьесы в театре 5 ноября я заявил Главреперткому, что была совершена большая ошибка с допущением на сцену упадочной, пасквильной вещи, что я лично за снятие, но должен согласовать вопрос с т. Криницким (Александр Иванович Криницкий, бывший первый секретарь ЦК компартии Белоруссии, в 1927-м возглавил отдел агитации и пропаганды ЦК. — Авт.). В тот же вечер я Криницкому рассказало своем заключении. Криницкий захотел ознакомиться с пьесой.
Прочтя пьесу, он в день отъезда в Вятку оставил письмо, которое прилагаю и прошу Вас прочесть. Мнение Криниц- кого совпало с моим…
О пьесе уже с лета идут слухи, пущенные, видимо, оппозицией. Пьеса явно рассчитана на то, чтобы у зрителя вызывать аналогии: Директория — Политбюро, Бабеф — Троцкий, период термидора и фруктидора — наше время, хвосты у булочных — наши хвосты и т. д.
Публика уже, еще до премьеры, заинтригована спектаклем: все билеты на объявленные четыре спектакля расхватаны.
Во время спектаклей возможны демонстративные выходки.
В настоящей политической обстановке меньше вреда будет от немедленного снятия пьесы с репертуара, чем от оставления пасквиля на сцене.
Прошу срочно дать мне директиву, имея в виду, что завтра, 17-го, идет премьера и затем три дня подряд спектакли «Заговора»…»
На следующий день (!), чтобы не допустить появления спектакля на сцене Камерного театра, политбюро приняло постановление о снятии пьесы «Заговор равных». Спектакль отменили. В решении среди прочего говорилось:
«Поручить Секретариату ЦК установить лиц, виновных в том, что Политбюро было поставлено перед необходимостью снять пьесу, разрешенную к постановке без предварительной надлежащей проверки».
Пьесу пытался защищать нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский. Но он был известен своими либеральными взглядами и не понимал, как важно было Сталину поскорее исключить из общественной жизни все, что могло напомнить о Троцком.
