В 1920 году, начиная свою юридическую карьеру, Крыленко говорил:
— Я бы начал с заявления о том, что социалистическое правосознание, а не старый закон — это тот принцип, на основании которого мы действовали.
Уголовный кодекс 1922 года, подготовленный в наркомюсте, требовал от судей выбирать наказание, опираясь на «социалистическое правосознание».
Крыленко занимал двойственную позицию в 20-х годах. В юридической среде он стоял за упрощение судебных процедур. А выступая перед партийными и государственными чиновниками, он все-таки пытался отстаивать законность и нормы права. Но безуспешно. На пленуме ЦК выступал Анастас Иванович Микоян, кандидат в члены политбюро, нарком внутренней и внешней торговли. Он среди прочего заметил:
— Я считаю правильным, что Северо-Кавказский комитет решил по отношению к двум случаям, неслыханным, садистски-возмутительным случаям, применить решительные меры, вплоть до высшей меры наказания двух работников.
Секретарь ЦК Станислав Косиор его поправил:
— Это не Северо-Кавказский комитет решил, а суд решил.
Микоян предпочитал говорить откровенно — зачем же в своем кругу хитрить:
— Конечно, суд решил, но суд решил под руководством партии, как и все важнейшие вопросы должны решаться под руководством партии.
Кто-то из зала спросил:
— Крыленко что скажет?
Микоян уверенно ответил:
— Он промолчит, потому что он уже член Центральной контрольной комиссии партии и не может отстаивать независимость суда от партии.
В 1929 году нарком Крыленко предписал судьям в первую очередь заниматься делами, касающимися хлебозаготовок, и строго карать кулаков и крестьян, которые не выполнили свои обязательства по сдаче зерна государству.
В 1932-м началась тотальная конфискация хлеба у крестьян, которые пытались спасти часть урожая для себя, чтобы не умереть с голода.
7 августа 1932-го появилось постановление ЦИК и Совнаркома, которое провозглашало хищение государственной и общественной собственности особо опасным преступлением, караемым смертной казнью. Этот закон простую кражу зерна превращал в государственное преступление. Наркомюст в прямом смысле запретил судьям выносить мягкие приговоры по делам о хищении зерна — или расстрел, или десять лет тюремного заключения. В городе мелкие кражи иногда вообще рассматривались на заседаниях товарищеских судов.
Некоторые судьи говорили, что у них рука не поворачивается отправить человека на десять лет в лагерь за мелкую кражу, совершенную ради того, чтобы прокормить детей.
Крыленко возмущался тем, что Верховный суд отменяет смертные приговоры, а президиум ЦИК милует приговоренных к высшей мере наказания. Он требовал, чтобы судьи думали прежде о политике, а не осуществляли правосудие. Директива руководящих органов важнее закона.
На январском пленуме ЦК в 1933 году Крыленко возмущался несознательными судьями:
— Мы сталкиваемся тут с глубоким, впитанным с молоком матери предрассудком и традициями старых форм правовой буржуазной мысли, что этак нельзя, что обязательно судить, исходя не из политических указаний партии и правительства, а из соображений «высшей справедливости».
Крыленко, не столь изощренный, как его оппонент, отмечает Аркадий Ваксберг, пытался обосновать справедливость революционного правосудия.
Но откровенный правовой нигилизм Крыленко быстро устарел, цинизм следовало замаскировать. На XVII съезде партии Сталин обрушился на тех руководителей, которые думали, что «партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков». Вышинский сразу уловил сталинскую мысль: репрессии должны быть прикрыты законами. И Сталин и Вышинский понимали: никакие записанные в законах права человека не помешают власти делать то, что она считает нужным.
Куда более образованный Вышинский увидел, что Сталин нуждается в хорошо организованной судебно-прокурорской системе как органе власти сильного государства. Сталину для установления диктатуры надо было опираться и на силу закона.
Вышинский повторял, что соблюдение процессуальных норм обязательно. Он фактически обвинил Крыленко в недооценке роли прокуратуры и суда, назвав это «левацкими установками».
Только наивный человек мог говорить об укреплении законности и торжестве права. В реальности закон должен был стать инструментом власти, надежным инструментом в руках вождя.
Вышинский предложил Сталину услуги прокуратуры, на которую вождь и стал опираться.
В 20-х годах, до Вышинского, прокуратура была малозначительным ведомством. Андрей Януарьевич потребовал от прокурорских работников активно заниматься уголовными делами — проверять работу следователей, участвовать в заседаниях суда и подавать жалобы на судей. На прокуратуру были возложены новые обязанности — надзор над предварительным следствием и за законностью судебных заседаний. То есть прокуратура была поставлена над судом.
Сталину важно было создать видимость полной законности государства, когда конституция формально почиталась как святыня, а фактически делалось то, что было нужно власти.
Вышинский позаботился о том, чтобы репрессии в стране приобрели видимость законности. НКВД формально не имело права арестовывать без санкции прокурора. Но прокуроры ни в чем не отказывали чекистам.
Сталин мог выбирать между Крыленко и Вышинским и выбрал второго. Крыленко был слишком прямолинеен и прост.
Кроме того, Сталин избавлялся от старых большевиков, которые когда-то были с ним на равных, и предпочитал им людей, которых преследует страх и которые поэтому превращаются в лакеев. Бывший меньшевик Вышинский, поставивший летом 1917 года свое имя под приказом об аресте Ульянова-Ленина, знал, что уцелел только милостью Сталина.
Игра в шахматы по-крупному
7 марта 1934 года появился новый Уголовный кодекс, над которым работал Крыленко. Там появилась новая, 121-я статья, которая карала мужеложство заключением на срок до пяти лет. До этого пролетарское государство не интересовалось сексуальными предпочтениями своих граждан. Инициативу, как всегда в таких делах, проявили чекисты.
Весной 1934 года в наркомате иностранных дел бдительные чекисты раскрыли заговор гомосексуалистов. Госбезопасность заботила не сама по себе сексуальная ориентация дипломатов, хотя Лубянка взяла на себя и заботу о чистоте нравов государственного аппарата. Люди нетрадиционной ориентации были признаны потенциальными врагами советской власти. И кружок гомосексуалистов превратился в шпионское гнездо. Первым был арестован заведующий протокольным отделом наркомата иностранных дел Дмитрий Тимофеевич Флоринский.
Заместитель председателя ОГПУ Яков Саулович Агранов, близкий к Сталину, докладывал генеральному секретарю:
«ОГПУ при ликвидации очагов гомосексуалистов в Москве выявлен, как гомосексуалист, заведующий протокольной частью НКИД Флоринский Д.Т.
