Ненависть к полякам единодушна. Они грабили, мучили, аптекарю раскаленным железом к телу, иголки под ногти, выщипывали волосы за то, что стреляли в польского офицера — идиотизм. Поляки сошли с ума, они губят себя».
«Сокаль. 26 августа 1920 года.
Сапожник, сакальский сапожник, пролетарий. Сапожник ждал Советскую власть — он видит жидоедов и грабителей, и не будет заработку, он потрясен и смотрит недоверчиво…
Лавчонки, все открыты, мел и смола, солдаты рыщут, ругают жидов, шляются без толку, заходят в квартиры, залезают под стойки, жадные глаза, дрожащие руки, необыкновенная армия.
Организованное ограбление писчебумажной лавки, хозяин в слезах, все рвут…
Ночью будет грабеж города — это все знают».
Сегодня многие историки полагают, что Тухачевский в любом случае не сумел бы полностью разгромить польскую армию. Но это лишь гипотеза. Некоторые военные историки, как известно, умудряются на своих картах любую проигранную битву превратить в блистательную победу и наоборот.
Во всяком случае, войска Западного фронта подошли к Варшаве, и казалось, что Польша вот-вот падет.
Для последнего удара Тухачевскому требовалось подкрепление. Сталин отказался исполнить решение политбюро о переброске Первой конной и 12-й армий на помощь Тухачевскому. Он упрямо требовал, чтобы его Юго-Западный фронт поскорее взял Львов. Ему хотелось увенчать себя лаврами победителя.
13 августа главком Каменев потребовал немедленно начать переброску войск. Сталин возразил: приказ Каменева «только запутывает дело и неизбежно вызывает ненужную и вредную заминку в делах».
14 августа секретариат ЦК отправил Сталину телеграмму: «Трения между Вами и Главкомом дошли до того, что… необходимо выяснение путем совместного обсуждения при личном свидании, поэтому просим возможно скорее приехать в Москву».
17 августа Сталин был в Москве. Первая конная получила приказ идти на помощь Тухачевскому. Бойцы, не знавшие ситуации на фронте, недоумевали.
Бабель записывал в дневнике:
«Нивица. 18 августа 1920 года.
Гремит ура, поляки раздавлены, едем на поле битвы, маленький полячок с полированными ногтями трет себе розовую голову с редкими волосами, отвечает уклончиво, виляя, «мекая», ну, да, Шеко, воодушевленный и бледный, отвечай, кто ты — я, мнется — вроде прапорщика, мы отъезжаем, его ведут дальше, парень с хорошим лицом за его спиной заряжает, я кричу — Яков Васильевич!
Он делает вид, что не слышит, едет дальше, выстрел, полячок в кальсонах падает на лицо и дергается. Жить противно, убийцы, невыносимо, подлость и преступления.
Гонят пленных, их раздевают, странная картина — они раздеваются страшно быстро, мотают головой, все это на солнце, маленькая неловкость, тут же командный состав, неловкость, но пустяки, сквозь пальцы. Не забуду я этого «вроде» прапорщика, предательски убитого.
Впереди — вещи ужасные. Мы перешли железную дорогу у Задвурдзе. Поляки пробиваются по линии железной дороги к Львову. Атака вечером у фермы. Побоище. Ездим с военкомом по линии, умоляем не рубить пленных. Апанасенко умывает руки. Шеко обмолвился — рубить, это сыграло ужасную роль.
Я не смотрел на лица, прикалывали, пристреливали, трупы покрыты телами, одного раздевают, другого пристреливают, стоны, крики, хрипы, атаку произвел наш эскадрон, Апанасенко в стороне, эскадрон оделся как следует, у Матусевича убили лошадь, он со страшным, грязным лицом бежит, ищет лошадь. Ад. Как мы несем свободу, ужасно. Ищут в ферме, вытаскивают. Апанасенко — не трать патронов, зарежь. Апанасенко говорит всегда — сестру зарезать, поляков зарезать…
Продвижение к Львову. Батареи тянутся все ближе. Малоудачный бой под Островом, но все же поляки уходят. Сведения об обороне Львова — профессора, женщины, подростки. Апанасенко будет их резать — он ненавидит интеллигенцию, это глубоко, он хочет аристократического по-своему, мужицкого, казацкого государства.
Прошла неделя боев — 21 августа наши части в четырех верстах у Львова.
Приказ — всей Конармии перейти в распоряжение Зап- фронта. Нас двигают на север — к Люблину. Там наступление. Снимают армию, стоящую в четырех верстах от города, которого добивались столько времени. Нас заменит 14-я армия. Что это — безумие или невозможность взять город кавалерией?»
Но было уже поздно — Пилсудский нанес внезапный удар, и Красная армия покатилась назад. После поражения под Варшавой Сталин, сделав вид, что его все это не касается, попросил освободить его от должности члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта. 1 сентября политбюро приняло его отставку.
Ленин и Троцкий, по существу, обвинили Сталина в провале наступления на Варшаву и всей войны с Польшей.
Троцкий рассказывал на IX партконференции:
— У меня были разговоры с тов. Сталиным, и я говорил, что нельзя успокаиваться всякими сообщениями о том, что разбиты силы польской армии, потому что силы польской армии не разбиты, так как у нас слишком мало пленных по сравнению с нашими успехами и слишком мало мы захватили материальной части. Тов. Сталин говорил: «Нет, вы ошибаетесь. Пленных у нас меньше, чем можно было бы ожидать в соответствии с нашими успехами, но польские солдаты боятся сдаваться в плен, они разбегаются по лесам. Дезертирство в Польше получает характер явления огромного, которое разлагает Польшу, и это главная причина наших побед». Что же, я должен сказать, что тов. Сталин подвел меня и ЦК. Тов. Сталин ошибался и эту ошибку внес в ЦК…
Сталин обвинения со стороны Ленина и Троцкого воспринял очень болезненно, отвечал им резко и зло, не испытывая ни малейшего пиетета перед Владимиром Ильичом.
Говорят, что идея польского контрнаступления принадлежит генералу Максиму Вейгану, который в тот момент возглавлял французскую миссию в Варшаве. Поляки ловко воспользовались тем, что фронт Красной армии растянулся, и ударили в стык между армиями Западного фронта.
В историю эта победа Пилсудского вошла как «чудо на Висле». Красная армия покатилась назад.
Бабель записывал в дневнике:
«Чесники. 31 августа 1920 года.
Ворошилов и Буденный все время с нами. Ворошилов, коротенький, седеющий, в красных штанах с серебряными лампасами, все время торопит, нервирует, подгоняет Апанасенку, почему не подходит 2-я бригада. Ждем подхода 2-й бригады. Время тянется мучительно долго. Не торопить меня, товарищ Ворошилов. Ворошилов — все погибло.
Буденный молчит, иногда улыбается, показывая ослепительные белые зубы. Надо сначала пустить бригаду, потом полк. Ворошилову не терпится, он пускает в атаку всех, кто есть под рукой. Полк проходит перед Ворошиловым и Буденным. Ворошилов вытянул огромный револьвер, не давать панам пощады, возглас принимается с удовольствием. Полк вылетает нестройно, ура, даешь, один скачет, другой задерживает, третий рысью, кони не идут, котелки и ковры.
Наш эскадрон идет в атаку. Скачем версты четыре. Они колоннами ждут нас на холме. Чудо — никто не пошевелился. Выдержка, дисциплина. Офицер с черной бородой. Я под пулями. Мои ощущения. Бегство. Военкомы заворачивают. Ничего не помогает. К счастью, они не преследуют, иначе была бы катастрофа. Стараются собрать бригаду для второй атаки, ничего не получается…
