Впрочем, архиепископ упоминает и об успехах русских мальчиков
[83]: «Был на экзамене в Семинарии в младшем классе, где 24 учащихся, по Священной Истории Ветхого Завета. Отвечали хорошо. Из русских младшие 5 учились с ними; отвечали плоховато, кроме младшего Плешакова»
[84]или: «Экзаменовались… двое русских, из которых Скажутин так хорошо и таким правильным языком отвечал по-японски, что если не смотреть на него, а только слушать — не узнаешь, что говорит не японец»
[85].
Вопрос о том, как русские семинаристы владели японским языком, не так прост, как может показаться на первый взгляд. Ответ на него важен для понимания уровня дальнейшей профессиональной пригодности и квалификации Ощепкова как переводчика, но свидетельств, позволяющих понять уровень практической подготовки переводчиков с японского в семинарии, не так уж много. Да, мы уже видели недовольство архиепископа. Но не является ли оно следствием изначально завышенных требований этого выдающегося человека, блестяще владевшего языком? Можно ли представить сегодня студентов любого языкового вуза, например Института стран Азии и Африки при МГУ, даже в свободное время разговаривающих между собой исключительно по-японски, как это было поставлено в семинарии? Да и сам владыка Николай отмечал, что, например, Айсбренер и Шишлов, отчисленные на втором году обучения, «могут служить толмачами для устных переводов с японцами». Это ли не подтверждение высокого уровня интенсивности обучения в семинарии и соответствующего владения японским языком ее выпускниками? О своеобразии оценок архиепископа косвенно свидетельствует следующий факт. В 1909 году Токио посетил А. Н. Вентцель (Венцель) — товарищ (заместитель) председателя правления КВЖД и остался вполне удовлетворен уровнем японского языка у русских семинаристов: «…Дети эти живут и учатся среди японских мальчиков, что способствует более быстрому усвоению ими на практике изучаемого языка. Преосвященный Николай очень доволен успехами юных заамурцев и ожидает, что из них со временем выработаются весьма полезные для службы на Дальнем Востоке работники»
[86].
Так или иначе, но совершенно ясно, что Токийская православная духовная семинария отнюдь не была тихой обителью, где в идиллическом тесном мирке, в братской дружбе и любви осиянные святостью архиепископа Николая Японского русские и японские подростки познавали иностранные языки и достигали духовных высот, как это можно было бы представить, к примеру, по воспоминаниям бывшего японского семинариста Сергия Сёдзи. Ничего подобного. Однокашник Василия Ощепкова, будущий «секретный связист» советской разведки в Маньчжурии Исидор Незнайко на склоне жизни надиктовал на грампластинку послание своим детям и внукам. Оптимистичный, приподнятый тон только что вернувшегося после 35-летней эмиграции на родину казака сорвался только один раз — когда он вспомнил об учебе в Токио: «…с 1906 года по 1912 год учился в Японии, в духовной семинарии стипендиатом, то есть на стипендию от Штаба Заамурского округа пограничной стражи. Тут тоже было для меня… нелегко. И даже скажу — очень и очень тяжело! Оторванному от родины и от родителей… Вот, чуть не заплакал. Но я крепился и пережил все трудности…»
[87]
Крепиться приходилось всем, но русским, которых было по одному на дюжину японцев, более всего. Токийская семинария стала тесной и горячей печью, в которой плавилась сталь характеров будущих выпускников, представляющих обе страны. Выплавлялась она не в христианской любви, а в конфликтах: подростковых — межличностных, и во вполне себе взрослых — межнациональных, политических, социальных, обостренных только что закончившейся войной, где мало у кого из семинаристов — с обеих сторон — не воевали отцы или братья.
То, что эти конфликты продолжались до самого конца, засвидетельствовал настоятель посольской церкви в Токио Петр Булгаков в 1917 году, когда последние русские воспитанники покинули Суругадай: «Уехали отсюда два русских мальчика, учившихся в здешней духовной семинарии, которых японцы всячески старались изжить из своей среды. Теперь японцы могут радоваться: страстная мечта их удалить из Миссии русских мальчиков исполнилась»
[88].
Глава пятая
ВОСХОЖДЕНИЕ
Владыка Николай, неизменно строгий к семинаристам и не особенно выделявший кого-то в лучшую сторону после ухода Легасова и Романовского, для Василия Ощепкова сделал в своих дневниках небольшое, но исключение. Многие из русских учеников семинарии не удостоены вообще ни единого упоминания в них — и слава богу, значит, они хотя бы не оказались слишком плохи, недисциплинированы и несерьезны для этого. Ощепков же фигурирует в дневниках владыки трижды — так же, как Романовский с Легасовым, и в двух из трех случаев — в положительном контексте (один раз просто упоминается о его прибытии)
[89]. Например, глава миссии доверял Василию проводить экскурсии по Токио с русскими туристками, так что Ощепкова можно считать первым точно установленным русским гидом в Токио. Этот эпизод относится к летнему, каникулярному сезону, когда после возвращения с летней дачи семинаристы разъезжались по домам и в Токио оставались только круглые сироты, которым некуда было ехать. Возможно, вообще только Василий и оставался и выбирать было не из кого, но, так или иначе, архиепископ был за него спокоен, рекомендуя подростка двум русским девушкам, собравшимся прогуляться по Токио.
Еще одно упоминание (от 7/20 августа 1909 года) тоже связано с туризмом и с тем, что семинаристы не всегда имели возможность провести каникулы дома: «Василий Ощепков и Трофим Попелев сделали путешествие на “Фудзисан” и, вернувшись сегодня, преинтересно рассказывали о всем, что видели и испытали, иллюстрируя рассказ принесенными — картой, картинками, камешками лавы и прочее»
[90]. «Фудзисан» — это Фудзи-сан, гора Фудзи, так ее название произносится в японском языке (собственно, «сан» — это и есть «гора»), а «путешествие», конечно — восхождение на высшую точку Японии. Интересный и очень тяжелый по степени физической нагрузки подъем одновременно стал и символическим шагом в познании Японии, ведь недаром японская поговорка гласит: «Кто ни разу не взбирался на Фудзи, тот дурак» и скептически добавляет: «Кто поднялся два раза — дурак дважды». Ощепков и Попелев встретили рассвет на горе (по традиции восхождение на Фудзи начинается вечером, чтобы с вершины увидеть первые лучи солнца над океаном) и открыли новую для себя страницу познания Японии.
