Ощепков понял, что теперь он сам себе мастер, искать орудия разведывательного труда и затачивать их ему придется самостоятельно, и покинул территорию Советского Союза, перебравшись в Харбин — центр русской эмигрантской жизни в Китае. Там он остановился по адресу Стрелковая, 25, в доме у своего однокашника по семинарии Исидора Незнайко — будущего главного переводчика с японского в Управлении Китайско-Восточной железной дороги, блестящего знатока языка и «секретного связиста», то есть связного, советских спецслужб
[190]. Остановился, очевидно, один, хотя официально он был к тому времени женат.
Сама по себе история с первыми двумя вступлениями Василия Ощепкова в брак и одним его разводом до сих пор окутана тайной, которую современная российская разведка считает государственной. Но кое-что в этой истории разобрать можно. Осенью 1923 года, оформляя анкету секретного сотрудника, Ощепков в графе «семейное положение» написал ту самую — странную на первый взгляд, вводившую многих исследователей в сентиментальный ступор фразу: «Холост и одинок». С помощью А. П. Чехова мы выяснили, что «холост и одинок» означало не тоску именно нашего героя по семейной жизни, а отсутствие уз брака в обоих случаях — и на материке, и на острове. Спустя ровно год, находясь в Маньчжурии, он внезапно обратился в Харбинское епархиальное управление с просьбой расторгнуть его брак с гражданкой Журавлевой Екатериной Николаевной, и просьба его немедленно была удовлетворена. Женился он на Сахалине, будучи уже в разведывательной командировке, — об этом есть два упоминания у М. Н. Лукашева
[191]. Внезапно влюбился, а потом столь же внезапно разлюбил? Такое, конечно, вполне возможно — разведчики тоже люди, и никто от этого не застрахован. Вот только характеру того Василия Сергеевича, которого мы знаем по редким, но все же сохранившимся воспоминаниям учеников и родственников, такая поспешность в сердечной страсти не очень соответствует. Совсем другая картина вырисовывается, если предположить, что Екатерина Николаевна Журавлева была родной сестрой однокашника Ощепкова по семинарии, тоже сахалинца Гавриила Николаевича Журавлева, а женитьба на ней понадобилась Василию для получения японских документов, необходимых для въезда в страну. Он приехал на Сахалин из Дальневосточной республики — временного государственного образования на территории Приморья, «буфера» между Японией и Советской Россией. На выезд в Японию для граждан ДВР существовали серьезные ограничения, включая предоставление доказательств платежеспособности. По февральскому закону 1920 года о «системе предъявления наличных денег» каждый въезжавший в страну иностранец, при отсутствии у него японского гаранта, обязан был засвидетельствовать наличие весьма крупной суммы в любой общепризнанной валюте, эквивалентной 1500 японских иен, что гарантировало прибывающему нормальное существование хотя бы на первые недели или даже месяцы пребывания на островах
[192]. Для сахалинцев же, чья родина теперь вся, полностью считалась территорией империи, наоборот, действовали существенные поблажки в этом вопросе. Вступив в брак с местной жительницей, Ощепков получал таким образом двойную гарантию благонадежности. И год спустя Харбинское епархиальное управление легко могло пойти навстречу кинопрокатчику, если он объяснил священникам, окормлявшим эмигрантскую паству, что необходимость заключения фиктивного брака вызвана страхом перед большевиками и желанием уехать подальше от них — в Японию. Так это или нет на самом деле, мы пока не знаем, как не знаем и девичью фамилию второй жены Ощепкова — это почему-то тоже государственная тайна. Известно только, что в 1924 году избраннице нашего героя, уроженке Сахалина Марии Григорьевне было всего 17 лет и что она была прелесть как хороша — это видно по ее фотографиям
[193]. Василий и Мария обвенчались.
В Харбине Ощепков не только гостил у Незнайко и решал внезапные семейные проблемы. В этом маньчжурском городе, где русские все еще оставались большинством населения, располагались многие российские компании и в том числе кинопрокатная фирма Алексеева. Ощепков, до сих пор общавшийся с богатыми соотечественниками, имевшими не просто аппарат, а развернувшими полноценный бизнес с кинотеатрами, рекламой, доходами, только эпистолярно, смог теперь вступить в прямые переговоры с целью получения новых европейских и русских кинокартин, еще не демонстрировавшихся в Японии. Харбинские коллеги вроде бы согласились, но переговоры шли медленно — ждали прибытия новинок из Германии. Наконец договор об эксклюзивных правах был заключен. Фирма «Алексеев и К0» обязалась снабжать кинопрокатчика Ощепкова в Японии первыми и единственными копиями новых кинокартин
[194]. По пути в Японию оставалось решить еще один деловой вопрос.
В Шанхае, откуда пароход должен был доставить молодую чету к месту назначения, у Василия Сергеевича была запланирована довольно странная встреча. Его поджидали там сразу двое разведчиков: Шадрин — из Разведупра РККА и некий «товарищ Егор» — из Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ, то есть резиденты советских военной и политической разведок соответственно. Похоже, что инициатором встречи был сам Ощепков, так как одним из главных вопросов, обсуждавшихся на тайном рандеву, стало финансирование резидентуры. По выражению Василия Сергеевича, «товарищ Егор нажал на Шадрина», и тот согласился увеличить зарплату резидента до сахалинского уровня, то есть до 400 иен. Правда, снова было специально оговорено, что в эту сумму войдут и расходы по содержанию явочной квартиры — «комнаты для свидания с сотрудниками». Таким образом, при прибавке в 25 процентов планируемые расходы Ощепкова возросли почти вдвое — подразумевалось, что квартир теперь нужно будет две, для проживания и для работы. Зато «товарищ Егор» пробил для коллеги из конкурирующей организации и командировочные в случае поездок по стране (похоже, у него был опыт жизни в Японии): суточные — 5 иен и квартирные — 3 иены в сутки
[195]. Разумеется, предлагая свою помощь Василию Сергеевичу, чекист не был бескорыстен. Взамен он потребовал у Ощепкова согласия работать и на ИНО ОГПУ, «давая из Японии» сведения экономического характера. Тот вынужден был согласиться, но со временем он с этого чекистского крючка сорвался, объяснив отказ своей полной некомпетентностью в экономических проблемах
[196].
